Год выпуска: 1995
Издательство: Экономика
Серия: Экономическое наследие
ISBN: 5-282-01419-Х
Формат: DjVu
Качество: Отсканированные страницы
Количество страниц: 532 (544)
Язык: Русский
Популярный в Европе и России в начале XX века курс отражает картину развития западной экономической мысли в XIX в. Книга не переиздавалась в нашей стране с 1918 года. В ней дана характеристика основных школ экономической науки, особое внимание уделено учениям о кооперации и социалистическим теориям.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ФРАНЦУЗСКОМУ ИЗДАНИЮ

В области преподавания экономических наук история доктрин занимает во Франции значительно большее место, чем в какой-либо другой стране. На каждом юридическом факультете ей отведена особая кафедра; на экзамене на доктора экономических наук и даже на конкурсных испытаниях на степень приват-доцента по экономии она стоит особым предметом. В Сорбонне, где нет ни одной кафедры по политической экономии, выделена специальная кафедра именно по истории экономических учений, и то же самое сделали недавно в Школе высших наук.

Может показаться чрезмерным оказываемое истории доктрин предпочтение, особенно если принять во внимание, что во французских университетах нет ни одной кафедры для экономической истории в собственном смысле, т.е. для истории хозяйственного быта и учений. Те, которые думают, что французам свойственно внутреннее тяготение к идеологии, не преминут усмотреть в этом скорее всего прискорбное проявление этой тенденции.

Иначе поставлено дело в других странах. На первом месте там фигурирует история хозяйственного быта, а не история доктрин. Всем тем, кто причисляет себя к исторической школе, и в особенности к школе исторического материализма, доктрины и системы представляются лишь отражением хозяйственного быта; этот последний и важно главным образом изучать. Не без сомнения полагают, что история эволюции собственности, или история наемного труда, несколько поучительнее, чем история контроверз о природе права собственности или по поводу закона фонда заработной платы.

Все-таки нам кажется, что и тут есть некоторое преувеличение, хотя и в противоположном смысле. Конечно, неоспоримо влияние экономической среды даже на самого отвлеченного экономиста, ибо она доставляет ему пищу для его размышлений и материал для его логических построений. Факты в каждый момент выдвигают перед теоретиком подлежащие разрешению проблемы, и они же в другой момент устраняют их с горизонта, и, таким образом, безусловно, эти проблемы меняются в зависимости от времени и места. Нет никакого сомнения, что особое экономическое положение Англии в начале XIX столетия направило мысль Рикардо на вопрос о земельной ренте и о выпуске банковских билетов. С уверенностью можно сказать, что не народились бы доктрины Сисмонди или Карла Маркса, если бы не было машинизма, параллельного развития крупной промышленности и пролетариата и учащения кризисов.

Наконец, если ныне теория монополии все более и более привлекает внимание экономистов, то нужно думать, что этому не чуждо влияние развития капиталистических трестов и синдикатов, которые все чаше и чаше воздвигают перед нашими взорами все более внушительные монопольные предприятия.

Но в то же время следует признать, что одних факторов хозяйственного быта было бы недостаточно для объяснения возникновения доктрин социальной политики и еще менее — доктрин чисто научного характера. Если идеи определяются временем и средой, как же тогда объяснить, что одна и та же среда, одна и та же эпоха одновременно могли произвести не только разнородные, но и прямо антагонистичные доктрины, как, например, доктрины Ж.Б. Сэя и Сисмонди, Бастиа и Прудона, Шульце-Дели-ча и Маркса, Френсиса Велькера и Генри Джорджа? И каким историческим обстоятельствам можно приписать возникновение во Франции математического метода Курно или одновременно открытие в трех или четырех различных странах теории предельной полезности?

Вот почему, не требуя для истории доктрин первенства (и даже, повторяем, сожалея о том, что история хозяйственного быта находится во Франции в слишком большом пренебрежении), мы просто требуем признания за ней права на саморазвитие ее как особой научной дисциплины. Вот почему в этой книге мы будем говорить об истории событий постольку, поскольку они представляются нам необходимыми для понимания возникновения или исчезновения той или иной доктрины или исключительного блеска, которым она могла выделяться в известный момент и который ныне на расстоянии кажется нам иногда необъяснимым, но мы будем говорить об этих фактах также и в тех случаях, когда они представляются связанными с доктринами не столько в качестве причин, сколько в качестве результатов их. Ибо вопреки скептицизму Курно, уверяющего, что влияние экономистов на ход событий столь же действенно, как влияние грамматиков на эволюцию языка, нам кажется трудным отрицать, например, влияние манчестерской школы на торговый договор 1860 г. или влияние государственного социализма на современное рабочее законодательство.

Невыполнима задача уместить всю историю экономических учений в одном томе, и авторы этой книги не претендовали на выполнение такой задачи. Они должны были примириться с пропусками многих подробностей, чтобы только быть в состоянии дать хотя бы краткое изложение того, чего нельзя не знать.

Взяв за исходный пункт конец XVIII века, мы прежде всего миновали всех бывших раньше экономистов. Несомненно, начало экономической науки восходит значительно дальше в глубь времен, но великое течение экономической мысли, то, что называется великими школами, начиная с двух типичных доктрин индивидуализма и социализма, зародилось на самом деле только в XIX столетии. Впрочем, если бы этот пробел был слишком чувствителен для читателей, они легко могли бы восполнить его. Как раз этот именно отдел истории доктрин самым тщательным образом рассматривается в уже появившихся книгах Эспинаса и Сушона для древнего периода, Дюбуа и Рамбо для средневекового и для времени, предшествующего XVIII веку, и за границей в книгах Эшли, Ингрема, Гектора Дени, Бранта, Косса, между тем как современные доктрины занимают в них, наоборот, относительно скромное место.

Мы вынуждены были ограничить себя не только во времени, но и определенными странами. Нам простят, если мы, обращаясь к французским студентам, отводим, может быть, несоразмерно большое место французским учениям. Впрочем, каждый автор делает то же самое по отношению к стране, к которой он принадлежит, и это клучшему, ибо читатели нуждаются в осведомленности прежде всего о том, что они меньше всего знают. Все-таки мы старались отвести для Англии и Германии соответственно большое место, хотя уже по отношению к последней стране мы должны были допустить многочисленные пропуски. Но что касается экономистов других стран, если мы должны были слишком часто обходить их молчанием или упоминать о них лишь случайно по поводу той или иной теории, отмеченной их именем, то пусть они соблаговолят не видеть в этих пробелах непризнания выдающихся заслуг, которые их страны (в особенности же Италия и С.-А. Соединенные Штаты) оказали экономической науке в прошлом и настоящем.

Но даже и таким образом ограниченное поле наших исследований все еще оставалось слишком богатым, чтобы можно было на нем все собрать и не прибегать к выбору. Мы постарались сосредоточить наше изложение на самом ограниченном по возможности числе имен и идей, с тем чтобы дать им наилучшее освещение. Мы не имели претензий написать полную и подробную историю, мы больше всего стремились дать целый ряд картин, изображающих выдающиеся периоды в истории доктрин.

Очевидно, такому выбору всегда присуща некоторая произвольность. Кого назвать самым выдающимся представителем каждой доктрины? В такой науке, как политическая экономия, где авторы часто не знают друг друга, сплошь и рядом случается, что они повторяют друг друга, и потому нелегко узнать, кому принадлежит приоритет. Но если трудно открыть момент, когда впервые появляется данная идея, то относительно легко определить время, когда она овладевает всеобщим вниманием и занимает место в кругу преподаваемых или по крайней мере дискутируемых истин. Такие моменты мы и принимали за исходный пункт. Что касается тех авторов, которым мы могли отвести здесь места, хотя, быть может, они также достойны блистать в первых рядах, то они не понесут большого ущерба от этой несправедливости, ибо ныне мода на предшественников и многочисленные книги, посвященные открытию poetae minores (букв, "младшие поэты", второстепенные авторы) в экономической науке и пересмотру в их пользу приговора пристрастной истории.

Мы должны были производить подбор не только среди авторов, но и среди доктрин. Само собой разумеется, что этот подбор не носит нормативного характера в том смысле, что мы предполагаем рекомендовать одни из них и опорочивать другие сообразно какому-нибудь критерию нравственности или социальной полезности или даже сообразно критерию истины, ибо мы не из числа тех, которые, как Ж.Б. Сэй, думают, что история заблуждений бесполезна. Мы скорее склонны присоединиться к следующему глубокому замечанию Кондильяка: "Для всякого, кто хочет самостоятельно прогрессировать в исследовании истины, важно знать ошибки тех, кто думал открыть поприще ей". Мы знаем, что изучение заблуждений плодотворно даже тогда, когда из него ничего нельзя было бы получить, кроме спасительного предостережения избегать их на будущее время; тем более если верно, как говорит Герберт Спенсер, переиначивая сентенцию Шекспира, что нет заблуждения, в котором не заключалось бы небольшой доли истины. К тому же постольку познаешь, охватишь и полюбишь доктрину, поскольку узнаешь ее историю и поскольку сам пойдешь по пути тех самых заблуждений, по которому проходили открывшие и передавшие ее нам люди. Истина, которую получаешь готовой как упавшую с неба, не зная, ценой каких усилий она завоевана, подобна золотой монете, приобретенной без труда, — от нее нет никакой пользы.