Документально-художественная проза о Великой Отечественной войне 1

к началу

«Чем богаче и зрелее национальная литература определенной эпохи, тем шире и «представительнее» круг художественных традиций, на которые она опирается» - так определяет Л. Новиченко связь уровня литературы и её традиции. Если в трагические и героические годы войны наиболее плодотворными были традиции, способствовавшие исследованию природы подвига и социальной психологии общности, то обогащение военной прозы на последующих этапах её развития происходит преимущественно за счёт традиций, углубляющих психологический анализ, нацеленных на постижение человека во всей сложности его взаимоотношений с миром. Всё большее место при этом занимает постановка на военном материале общечеловеческих проблем, острое разоблачение противоестественности войны.

За эволюцией темы Отечественной войны отчетливо просматриваются общие тенденции развития реализма, обогащение его эпической природы, характера конфликтов, народности, осознанного историзма, плодотворное развитие многообразных стилевых течений.

Художественные произведения о войне всегда, по своей сути, по жизненному материалу, касаются острейших общественных проблем. Поэтому эти книги – всегда в самой гуще идейных споров современности. Для этого они отнюдь не обязательно должны быть широкими полотнами, рисующими события большого масштаба, раскрывающими социальные процессы, идущие в мире. Человек на поле боя, оказавшийся, волей или неволей, перед необходимостью убивать себе подобных и умирать самому, вот простейшая «ячейка» любой современной книги о любой войне, заключающая в себе все переплетение вопросов, нравственных и политических.

2.2. Становление и развитие литературы о Великой Отечественной войне

«Солдат мечтает, чтобы его кровь на поле брани была последней кровью, пролитой на земле. Военный писатель хочет, чтобы его труд был последней книгой, написанной о войне».

Но мысль о солдате, умирающем ради того, чтобы на земле больше не было бессмысленного кровопролития, в полной мере относится к героям книг о Великой Отечественной войне.

В литературе военного времени, и первых послевоенных лет, и более поздней мы можем без труда выделить особую область – книги собственно о войне, о проблемах военной жизни, о людях на полях сражений.

Жанры первых лет войны рождались из потребностей жизни больше, чем из собственно литературных закономерностей. Об этом говорил А. Толстой: «Приёмы нашей литературы, навыки, методы, которыми мы работали до дней Великой Отечественной войны, видимо, плохо применимы к новой эпохе. Надо искать новых путей». (А. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 14. М., Гослитиздат, 1950, стр. 358.)

Стихи, которые писались в первые месяцы войны, были по большей части стихи-агитки, стихи-песни. Проза, как и поэзия, рождалась в самой гуще жизни – из военных корреспонденций, газетных заметок, документальных очерков. Она была связана с газетой – и в более поздние годы нередко даже большие по объёму произведения печатались сначала на газетных полосах. Не всегда легко указать точно жанр, отделить в этом потоке литературу документальную от художественной. Но это и не всегда необходимо. Произведения эти рождались чаще всего из очеркового материала и по всей фактуре часто походили на очерки, имитировали беседы, письма с фронта. Это было литература «о войне из войны», по выражению А. Суркова. (А. Сурков. Собрание сочинений, т. 4. М., «Художественная литература», 1966, стр. 193.)

При всем разнообразии писательских индивидуальностей, появившемся уже в рассказах этих лет, бросается в глаза, как часто авторы их сосредоточивали внимание не на беспредельно трудных условиях, в которых оказывался герой, не на ходе боевых операций, даже не на самом подвиге, а на его предыстории – то есть на ломке мышления, на становлении характера, на превращении человека мирного времени в солдата и воина. Это легко показать на анализе произведений самых разных манер, самых разных стилей; это видно и по названиям многих лучших произведений тех лет: «Алексей Куликов, боец» Б. Горбатова, «Русский характер» А. Толстого, «Морская душа» Л. Соболева.

Перечитывая сегодня созданные тогда произведения, ясно видишь, что в них отразились не только реальные судьбы тех, кто были прототипами героев, не только вполне определенные пропагандистские задачи, вытекавшие из обстановки того времени, но и само время – время перехода страны от мирной жизни к суровой войне.

В последние годы достаточно много писалось о том, что первый период войны отражен художественной литературой тех лет не полностью, односторонне. Конечно, изучать конкретную историю войны только по стихам и рассказам тех лет было бы трудно. Но о духовной её истории они говорят очень много.

Повесть В. Гроссмана «Народ бессмертен» (1942) занимает особое место среди военной прозы того времени. Это было первое большое произведение о шедшей войне, и автор ставил себе по тому времени огромную задачу (что отразилось и в названии повести) – показать проблематику войны не через судьбу одного героя, а воссоздавая широкую картину народной борьбы против захватчиков. Она была задумана как синтез – в ней дан как бы разрез всей армии сверху донизу, от штаба фронта до рядовых бойцов; мы видим и полководцев, и солдат, и мирное население, остающееся под властью захватчиков, мы видим и самих захватчиков – это была первая книга, в которой писатель вывел гитлеровскую армию, показав в прямом столкновении моральное превосходство советского человека над гитлеровцем, советской идеологии над фашистской. Перед нами проходят картины военного быта и смертельных боев – и в обороне, и в наступлении, и в отступлении, и в окружении; перед нами проходят любовь и смерть, подвиг и предательство, горе Ии радость. Эта книга тоже была злободневной от первой до последней страницы и говорила о том, о чем тогда требовалось сказать, чтобы в трудную минуту вдохнуть веру в грядущую победу.

Согласно библиографическим данным, за четыре года войны только на русском языке было опубликовано более 150 крупных повестей и романов о войне. Немногие из них выдержали испытание временем, но те, которые сохранили силу по сей день (из книг, вышедших после 1943 года, назовем прежде всего «Волоколамское шоссе» А. Бека, «Дни и ночи» К. Симонова, «Взятие Великошумска» Л. Леонова) не ставили всеобъемлющих задач, шли, условно говоря, «вглубь», а не «вширь». Эти книги выходили в свет в иных условиях. Позади были и разгром немецких войск под Москвой, и победа над Сталинградом, и выигранная битва на Курской дуге. Наступил перелом; непосредственная угроза уже не висела над родиной, как в 1941 и в 1942 годах, но путь к окончательной победе был ещё далек; война принимала затяжной характер, становилась бытом; восприятие её менялось.

Сегодняшнего читателя могут покоробить и поразить своим кажущимся цинизмом рассуждения командиров о том, не потеряют ли они в бою «слишком много людей», спокойное описание обычного течения жизни – едва, сон, разговоры – после гибели любимых товарищей. В повести К. Симонова «Дни и ночи» - едва ли не впервые в книгах об Отечественной войне – эта сторона «фронтового быта» появилась на страницах художественного произведения. Но такова была действительность войны, и в этой «будничности» нет ни душевной черствости, ни равнодушия.

«Завязки» и «развязки» в повести нет – это хроника. Движение сюжета определяется ходом военных действий – атаками немцев и нашими контрактами, приказами начальства и прихотью военной судьбы.

Салют Победы 9 мая 1945 года пролагает естественный рубеж в истории советской литературы об Отечественной войне, ибо он был рубежом в народной жизни. Самая кровопролитная война в истории человечества закончилась великой победой. Пришло сознание огромного исторического свершения и одновременно острое чувство утрат, боль за неисчислимые жертвы на пути к нему:

…Под громом пальбы прощались мы впервые

Со всеми, что погибли на войне,

Как с мертвыми прощаются живые. (А. Твардовский. В тот день, когда окончилась война – 1948)

Конечно, все последние месяцы войны её исход был для каждого ясен; и до 9 мая 1945 года можно было различить «лицо Победы». И книги, которые вышли в 1945 – 1946 годах, особенно созданные фронтовиками, приходившими тогда в литературу, несли в себе опыт военного, а не только ещё начинавшегося послевоенного времени. И все же – это был новый период развития литературы, и рубеж между ним и предыдущим так же отчетлив и резок, как рубеж между военной и послевоенной жизнью страны.

И. Эренбург справедливо говорил, что «как бы ни готовилось государство к войне, человеческое сердце не может быть к ней готовым. Нельзя себе представить войну накануне войны». Точно так же нельзя было «представить себе мир», пока не отзвучал последний выстрел, пока не начался новый исторический опыт и каждого человека и всего народа.

В конце пятидесятых годов никогда неослабевающий интерес к книгам об Отечественной войне словно вспыхнул с новой силой. Повествования, воскресившие события двадцатилетней давности, читались жадно, нарасхват. Газеты и журналы были полны статьями и рецензиями, шли бурные читательские конференции, возникали обсуждения, споры. Мы можем достаточно точно установить начало этого явления – рубеж 1956-1957 годов, когда на страницах «Правды» был опубликован шолоховский рассказ «Судьба человека».

Изменилась литература о Великой Отечественной войне после смерти Сталина, после 20-го съезда КПСС, с выходом рассказа Шолохова «Судьба человека», жанр которого литература определяет как роман в рассказе.

Не изображение военных событий, а показ человека на войне. Шолохов первым соединил судьбу человека с судьбой страны.

Вслед за Л. Толстым, начиная с Шолохова, авторы нашей военной литературы обращают внимание на то, что у каждого солдата война была своя, для тружеников тыла, на оккупированных территориях, у солдат и офицеров, врачей, генералов и маршалов. Наша литература стала накапливать от произведения к произведению опыт войны, менялось восприятие войны, которое передавалось от автора к автору, от человека к человеку → эпопея в разных жанрах; становление нового жанра.

Литература стала более открытой, более правдивой. Но в годы войны многой правды о войне люди не знали, о многом запрещалось говорить.

Солженицын в опыте художественного исследования «Архипелаг Гулаг» говорит, что в 1942 году в лагеря сажали тех, кто говорил о блокадном Ленинграде, и эту правду многие люди долго не знали.

С. Смирнов «Брестская крепость». В обыкновенном автобусе Смирнов был поражен, когда услышал разговор двух людей о подвиге защитников Брестской крепости, о чем ни он и никто другой не знал. Война прошла, а люди многого не знали. Происходило открывание правды о войне.

Стремление к правдивости произведений – привело к появлению серьёзных документальных произведений о войне. Именно С. Симонов рассказал всем что произошло в Брестской крепости. После выхода его книги, крепость получила звание Героя, более 300-х участников обороны были награждены орденами и медалями, многим присвоили звание Героя Советского Союза, многим посмертно.

Трудности: при написании произведения некоторые из героев его книги из крепости → в плен → в советских лагеря, другими словами считались «предателями родины». Запрещали писать о многих из них.

Он шёл на то, чтобы добиваться правды, обивая пороги начальников, доказывая, что люди не предатели, а герои.

Многие были Смирнову благодарны, за снятие позорного клейма «предатель родины».

Одной из главных целей появления документальной литературы является уничтожение «белых пятен» на карте войны, она несла правду и знание о войне и её героях.

Стали создаваться произведения не только документальные, но художественно-документальные. Они основаны на документе, но автор позволяет себе что–то переосмыслить, дописать, домыслить, оставить недосказанным. Д. Гранин «Клавдия Вилор», А. Адамович «Хатынская повесть» и т. д.

Вновь вспыхнувший интерес к военной тематике объясняется, естественно, не тем, что появились новые книги, действие которых происходит в годы Отечественной войны, - такие книги не переставали появляться в течение всех лет, отделяющих нас от дня Победы, - а тем, что в изображении этого, уже, казалось бы, «освоенного» материала стала явственно звучать новая нота.

Новое освещение Великой Отечественной войны было связано с переменами в жизни общества. Новое было и в том, что в литературу пришло молодое поколение писателей, проведших фронтовые годы в боевых порядках и, может быть, даже не помышлявших тогда о писательском ремесле. Они принесли литературу своё особое, обостренной восприятие военного опыта, память о юности, пришедшейся на войну. Новое было и в читательском адресе, - вырос молодой читатель, знающий войну только по книгам и рассказам отцов и старших братьев.

Вместе со стремлением к исторической правде во всех этих книгах на первый план подчеркнуто выдвигаются образы рядовых людей, тех, кто вынес на своих плечах тяжесть самой кровопролитной в истории человечества войны, закончив её своей победой. Авторы новых книг о войне подчеркивают «рядовой» характер своих героев, их «массовидность», даже если речь идёт о ситуациях исключительных, поступках необыкновенных. В центре книг в большей мере, чем раньше, становится тот самый простой человек, который вовсе не «прост». Показать его моральный облик, его превосходство над солдатом захватнической армии, правдиво описать его трудную судьбу, судьбу человека, спасшего мир от фашистского зверя, - вот что в первую очередь надо искать в замыслах книг о войне, вышедших за это время.

Вполне объяснимо и закономерно, что наша литература на новом этапе жизни общества, обращаясь к нестареющей, всегда злободневной теме народного подвига в Великой Отечественной войне, пыталась внимательнее, чем раньше, вглядеться в рядового участника войны, рядового творца победы. Нет никаких оснований противопоставлять новые книги всему тому, что было написано о войне в первые послевоенные годы. Но мы в праве говорить о новом этапе изображения Отечественной войны, отчетливой чертой является пристальное внимание к человеку на войне, его внутреннему миру, его трудной и героической судьбе.

Легко заметить, что сегодня в книгах о войне больше, чем раньше, картин кровавых сражений, причем чаще всего боев не победных, а тяжелых, трагических. Смысл этого понять нетрудно: писатели ищут ответ на вопрос о герое войны, характере воина, и ставят его в такие условия, где его нравственная сила, его моральная стойкость проверялась на наибольшем напряжении. Так возникают книги, созданные в наши дни бывшими фронтовиками, адресованные, прежде всего, молодым читателям и рисующие крупным планом кровавые бои и непоказанной героизм тех, кто их вел. Это тоже, конечно, взгляд «через горы времени», обостренной мыслью о своей ответственности не только за прошлое, но и за будущее. Перед нами, как правило, не предыстория подвига, а сам подвиг, рассмотренный детально, во всем его величии и трагизме, даже если речь идет о «безымянной высоте». Писатель будто лучом прожектора выхватывает из гигантской панорамы войны один клочок земли, одну горстку людей (или даже одну-единственную солдатскую судьбу), приближает к нам, словно показывая в подзорную трубу, чтобы заново вглядеться в войну (а часто и в себя самого), не без удивления перед тем, каким был сам и какими были друзья и товарищи по судьбе.

Война – точнее, фронт – особый материал для искусства. Невозможно представить себе большое повествование, построенное композиционно только как хроника боевых действий на протяжении длительного времени, где бы история «события» не переплеталась с историями человеческих «судеб». Свободная «раскованность» сюжета, помогающая передать широкое течение жизни, не означает полную «свободу» действий, без художественного расчета. Надо думать, что «оборвать» сюжетные линии стоит художнику столько же сил, сколько «сплести» их.

Молодые писатели в своих книгах пока сравнительно мало касаются этих лет. Ещё, судя по всему, в силе слова К. Симонова: «Я не представляю себе, чтобы роман об этой войне мог написать человек, который в ней не участвовал». Но в кинофильмах безусых лейтенантов, которые подымали роты в атаку, уже играют актеры, знающие войну только по книгам и рассказам старших.

Поэтому так дорого сегодня каждое подлинное свидетельство о военных годах. Однако время не только отдаляет нас от тех лет, не только затрудняет восприятие сложной правды о войне, но обогащает наше понимание её, делая её исторические очертания определеннее, яснее. Становится легче раскрыть её смысл, исходя из «крупных, простых линий», которые проходят за «тысячами различных проявлений действительности», а в том и состоит, как говорил А. Барбюс, «настоящая сложность» в изображении войны.

Нередко можно встретить, как нечто само собой разумеющееся, утверждение, будто писатели так часто обращаются к военной теме потому, что для переживших войну она никогда не станет прошлым.

Писатели, которые сегодня снова и снова возвращаются с тем суровым годам, видят перед собой нового, молодого читателя – то поколение, которое вступает сегодня в жизнь. Лучшие новые книги о войне всем своим строением направлены против любителей выбирать лёгкие пути в жизни. Стремление воспитать на опыте Отечественной войны и народной победы – вот что, прежде всего надо видеть в новых книгах на военную тему. И лучший способ достичь творческого успеха – всей силой таланта стараться ничего не утерять из верного ощущения той грозной и великой поры.

Победа в войне вырастала из героического и самоотверженного поведения миллионов самых обычных людей. Их жизнь могла и не быть сплошным героизмом – «солдатами не рождаются», - и повороты их судеб зависели от тысячи конкретных причин, от стечения обстоятельств, которые могли быть более или менее благоприятными, более или менее трагическими. И вклад их в победу неравен и слава неравна; но как говорит Ю. Фучик, «каждый, кто был верен будущему и умер за то, чтобы оно было прекрасно, подобен изваянию, высеченному из камня».

Чем дальше уходят в прошлое те годы, чем отчетливее вырисовывается историческая высота, взятая нашими государством и народом. И пусть мертвые, если бы им дано было встать, в самом деле, удивленно сказали бы:

Я умер простым,

а поднялся великим,

И стал я гранитным,

а был я живым, -

история более права, чем они. То, что в те годы считалось нормой поведения и было нормой, - это и есть подвиг, великий подвиг советского народа, распрямившегося в час всеобщей беды во весь свой гигантский рост.

Литература стала развиваться по III направлениям:

I. Создание произведений малых и средних жанров (стихи, рассказы, повести)

Б. Васильев «А зори здесь тихие»;

В. Быков «Сотников», «Дожить до рассвета», «Обелиск»;

В. Кондратьев «Сашка»;

В. Богомолов «Навеки 19-летние», «Пядь земли».

II. Создание произведений крупных жанров: роман, роман-эпопея:

К. Симонов трилогия «Живые и мертвые»;

А. Адамович «Партизаны»;

А. Чаковский «Блокада»;

В. Гроссман «Жизнь и судьба».

III. Создание произведений документальных: строго документальных; основанных на документе, с использованием документа:

Д. Гранин «Клавдия Вилор»;

А. Адамович «Каратели»;

В. Семин «Нагрудный знак», «OST».

3. Документально-художественная проза о Великой Отечественной войне

3.1. Генезис жанра документально-художественной прозы о Великой Отечественной войне

В последнее время военная документалистика все чаще обращается к тем людям, голоса которых никогда прежде в мемуарной литературе не было слышно. Что особенного может рассказать простой солдат или ленинградский почтальон? Или крестьянка из белорусской деревни? Их жизненный опыт военных лет сходен с опытом многих других таких же, как и они, людей. Но именно тем он и интересен и важен, что это "низовой”, самый массовый опыт. Долгое время документалистика до него не добирались. Но настал час, когда это стало ощущаться как её весьма существенный пробел.

А.Адамович вспоминает: "Константин Симонов справедливо говорил: "Расспрашивайте и записывайте народ, если хотите знать правду, всю правду об Отечественной войне”.

В книге Алеся Адамовича, Янки Брыля, Владимира Колесника "Я из огненной деревни” мирные жительницы вспоминают о войне, которую гитлеровские каратели вели на оккупированной территории. И в "Блокадной книге” об осаде Ленинграда рассказывают люди, тоже оружия в руках не державшие.

Вести войну пришлось всему народу. Солдат, поднимавшийся в атаку, белорусская крестьянка, которую с малыми детьми расстреляли каратели, ленинградский ученый-архивист, продолжавший несмотря на холод и голод, артиллерийские обстрелы работать, - у каждого из них была своя очень тяжелая военная судьба, и только все вместе, объединенные общей целью, которая им была дороже их собственной жизни, они могли одолеть страшного врага. Обратившись к пережитому людьми из самой гущи народной, документально-художественная проза открывает не только неведомые, незаслуженно оставшиеся в тени героические и трагические эпизоды грозных военных лет, у нее есть и "сверхзадача”: она исследует то, что можно назвать нравственным фундаментом народной войны, великой нашей победы.

Выступая на международной встрече писателей, пишущих о второй мировой войне, К. Симонов говорил о том огромном впечатлении, которое произвела на него эта книга: "Я называю именно эту книгу… потому, что она отвечает на один из важнейших вопросов современности. На что способен убийца, предполагавший, что он не будет наказан? На что способен фашизм, считавший, что он уже победил? И на что оказался бы способен в дальнейшем, если бы продолжал торжествовать свою победу”.

Мысль о такой книге зародилась у А. Адамовича, Я. Брыля и В.Колесника. В течение 4-х лет они объездили всю Белоруссию, разыскали больше трехсот непосредственных свидетелей хатынской трагедии, живущих в 147 селах, и записали их свидетельства на магнитофонные ленты. Так возникла книга.

"Я из огненной деревни”, – пишут во вступлении А. Адамович, Я. Брыль и В. Колесник, - документальная трагедия, книга-память, живой голос людей, которые были сожжены, убиты вместе с семьями, вместе со всей деревней и которые – живут.

Послушайте же, что говорит, как помнит об этом народ…

Живут они, эти чудом уцелевшие люди, во всей Белоруссии, в тех 147 деревнях, в которых мы отыскали их, Свидетелей Правды, объездив на протяжении 1970-1973 годов тридцать пять районов республики.

Деревень, разделивших трагическую судьбу Хатыни, у нас, конечно, значительно больше. А записывали мы только тех людей, что на себе испытали страшную судьбу односельчан. Немало приходилось видеть и таких убитых деревень, где не осталось ни одной живой души. Только старые деревья, все ещё черные, обгоревшие, колодезный журавль, трава, покрывшая дороги…

На страницах этой книги собрались люди, вышедшие из огня, из-под земли. И это – в самом реальном, не переносном смысле. Люди из огненных деревень собрались тут, чтобы свидетельствовать, спрашивать, судить, чтобы рассказать о том, что знать – страшно, а забыть – опасно.

Опасно потому, что хотя, казалось бы, все человечество знает о фашизме и знает все, тем не менее наблюдаются то в одном, то в другом конце так называемого "свободного мира” попытки "придать фашизму человеческие черты, подменяя память народов реваншистской печалью генералов, ностальгией холуев фюрера”.

Этим попыткам и противостоит книга "Я из огненной деревни” – как живое и неопровержимое свидетельство тех, кто, в буквальном смысле этих слов, видел настоящее лицо фашизма, как "неподкупная память о фашизме гестаповском, концлагерном, хатынском”. Люди, которых жгли в сараях, расстреливали вместе с отцами, матерями, детьми в родных хатах, недобитыми зарывали в землю, - имеют что сказать свету. Не только про тот фашизм, который видели и другие страны, но и про тот, который они увидели бы, если б фашистам удалось приступить к "окончательному урегулированию в Европе”.

Книгу, сложенную из рассказов-воспоминаний, нельзя прочесть в один присест: слишком много в ней крови, женских слез, детских криков. Не утихают ни на минуту автоматные и пулеметные очереди. Как подкошенная трава, валятся люди. Один из трех выживших жителей деревни Байки вспоминает: "Уехали немцы. "Дай, - думаю, - пойду погляжу на могилу… "Детский ум. Нашел одежду матери и сестер. Раздевали всех до нижнего белья. Могила, где мужчины, поднималась невысоко, сантиметров на двадцать, а кровь возле стенки – фонтаном. А где женщины… Клянусь…истинным богом, что на женщинах не меньше как сантиметров на семьдесят земля то поднимается, то осядет” [А. М. Адамович, Я. Брыль, В. Колесник «Я из огненной деревни», с. 80].

Много страниц в книге отведено воспоминаниям о том, как фашисты загоняли стариков, женщин, детей – всех жителей деревень, сел в клубы, сараи, большие дома и, облив бензином, поджигали. "Тут все в одно слилось: и людские крики, и треск огня, и лай овчарок”. Горящие крыши обваливаются на людей, а фашисты стоят с автоматами, встречая пулями каждого, кто пытается вырваться из пламени. В деревне Адамово перестреляли детей и женщин, подожгли их хаты, а Марью Хотько живой бросили в огонь и – пошли. Потом вернулись проверить: сгорела ли? Виталий Шадура из деревни Зеняки с горькой иронией говорит: "Немцы детей любили… Возьмет на руки, поносит, а потом – в огонь…” Так было в Курыне. Так было в Павловичах. Так было во многих других местах. Вот рассказ Ольги Минач: "Ну, а нас уже гонят, гонят… А мальчик, один… И штанишки упали, голенький. Идет голыми ножонками, уже не может идти. Замерзли ноги. Так немец с разрывной пули.. Кишочки вымотала, он стонет, стонет, а нам оглядываться не дают на того хлопчика. Пошли, а оно слышно – как хлопчик стонет…” "Убили Катю, а дитятко ещё живое. Оно ползало, а они взяли да штыком животик ему распарывают. А оно, бедненькое, ползает по той матери ещё живое, кишочки повылазили. А оно ползает…”- это рассказ Алены Булавы из села Слобода. Меньшенькая дочь Ольги Гайдаш, четырехлетняя, схваченная с бабушкой, сказала: "Дядя, не берите меня с бабулей, я вам спою песенку "Посею огуречики”. Она спела им, стоя на окне, и они забрали её и расстреляли”. И какую бы страницу книги мы ни раскрыли, на каждой – беспримерное горе, страдания невинных людей [А. М. Адамович, Я. Брыль, В. Колесник «Я из огненной деревни», с. 112].

продолжение