Образ березы в поэзии С.Есенина и О.Мандельштама

Образ березы в поэзии С.Есенина и О.Мандельштама

Берёзка, пожалуй, из всех деревьев, произрастающих в России, на протяжении веков всегда «осеняла» жизнь русского человека.

А.С.Пушкин вспоминал в одном из писем к А. Дельвигу, как он обрадовался в своем путешествии на юг, когда увидел березу: «Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была береза, северная береза! Сердце мое сжалось».

Берёза – одно из распространённых деревьев, но только в северной и средней полосе России растёт берёза чистыми сплошными рощами, так называемый березняк. Поэтому и называют берёзу русским деревом. Берёза занимала ни с чем не сравнимое место в жизни русского человека. Берёза и избу согревала, освещала, мыла. Исстари ценился берёзовый сок. Листья и кора берёзы выделяют особую ароматическую смолу, воздух в берёзовой роще здоровый и чистый.

О лес! О жизнь! О солнца свет!

О свежий дух березы!

(«То было раннею весной…»)

Эти эмоциональные строки принадлежат поэту А.К.Толстому. Береза, свежесть и чистота – понятия неразделимые.

Поэтичность березы сплетена с повседневной жизнью. В этом ее своебразие. Наполнен лаской образ березы в стихах Пушкина:

Березок своды темны

Прохладну сень дают…

(«Городок»)

Пушкинская березка близка народно-поэтическим, песенным березкам.

Скоро ль у кудрявой у березы

Распустятся клейкие листочки…

(«Ещё дуют холодные ветры…»)

Особой прелести "зимней березы” создал А.Фет:

Печальная береза

У моего окна,

И прихотью мороза

Разубрана она.

(«Печальная берёза…»)

По-новому, с большим чувством воспел берёзу С.Есенин..

Есенин одухотворяет образ берёзы. Чисто женским жестом берёза «принакрылась снегом». А весенняя берёзка предстаёт в образе девушки-берёзки. У Есенинской берёзки «девическая грудь», девичьи вещи: серёжки, гребешок, сарафан, юбчонка, она вся пронизана ощущением молодости, ожидания радости и тревоги:

Зелёная причёска,

Девическая грудь,

О тонкая берёзка,

Что загляделась в пруд?

Что шепчет тебе ветер?

(«Зелёная причёска…»)

О чём звенит песок?

Иль хочешь в косы-ветви

Ты лунный гребешок?

Есенинская «страна берёзового ситца» наполнена разными образами берёзок, отражающих настроение поэта:

Хорошо и тепло,

Как у зимней печки

И берёзы стоят

Как большие свечки.

(«Вот уж вечер…»)

Берёзы у Есенина живые, говорящие, чувствующие:

Троицино утро, утренний канон,

В роще по берёзкам белый перезвон.

Поэтический образ берёзки складывается из традиционных эпитетов – белая, кудрявая, традиционных метафор – лебедь белая, у берёзы серёжки. И одновременно каждый поэт видит берёзы по-своему.

Тема моей исследовательской работы «Образ березы в поэзии С.Есенина и О.Мандельштама». Цель – сравнить стихотворение «Береза» Есенина и стихотворение «На бледно-голубой эмали» Мандельштама, увидеть, какими красками рисуют русскую березу поэты, что значит для них это дерево. Оба эти стихотворения были опубликованы почти в одно и то же время, но ни то, ни другое не были опубликованы в первых сборниках молодых поэтов.

Слава Мандельштама началась с публика­ции его первой книжки «Камень» (1913). Всего 23 стихотворения, среди которых не нашлось места более раннему о белоствольных березах («На бледно-голубой эмали...», 1909).Оно было напечатано в 1915 году в первом номере «Альманахов стихов, выходящих в Петрограде».

Есенину широкую известность принес его сборник «Радуница» (1916), создав у читателя на многие годы определенное представление о поэте. Впоследствии Есенин и белоствольная берёза в восприятии читателя стали неразрывны. А в ту первую книгу, так же как и в собрание сочинений Есенина, подготовленное им самим и завершенное уже после его смерти, не вошло стихотворение «Берёза», опубликованное задолго до «Радуницы в сытинском журнале для школьного чтения «Мирок» (1914, № 1).

Береза

Белая береза

Под моим окном

Принакрылась снегом,

Точно серебром,

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой.

И стоит береза

В сонной тишине,

И горят снежинки

В золотом огне.

А заря, лениво

Обходя кругом,

Обсыпает ветки

Новым серебром.

Странная, полная превратностей судьба этого стихотворения. Опубликованное под псевдонимом «Аристон», оно было напечатано как есенинское лишь в 1955 г. Его пространно комментировали, цитировали, оно вошло в школьную программу и хрестоматии и... со временем перестало интересовать литературоведов и составителей сборников поэта. Оно редко включается в «избранное» и упоминается авторами вступительных статей.

С.Есенин – крестьянский поэт, и учился он у крестьянских поэтов, в суриковском кружке прошел он свою поэтическую школу. В связи с этим необходимо отметить, что ранние поэтические зарисов­ки Есенина: «"В хате", "Пороша", "Береза" напоминают стихи И.Никитина, И.Сурикова, а также стихотворения Тютчева и Фета. И прежде чем я буду сравнивать березы Есенина и Мандельштама, мне бы хотелось сказать несколько слов о том, что образ березы мы можем найти и в лирике Тютчева и Фета ( «Чародейкою Зимою» и «Печальная береза»). Какова же береза у этих поэтов?

В стихах Сурикова о природе чувствуется глубокая ду­шевная боль. В них редко светит солнце, зато постоянно встречающиеся об­разы заката, метели, дождя, бездорожья приобретают символическое звучание... Природа у Сурикова плачет, как бы соболез­нуя людскому горю». В ряду этих символи­ческих образов и суриковские березы:

Кусты и тощие берёзы

Стоят, как грустный ряд топей,

И капли, крупные, как слезы,

Роняют медленно с ветвей.

( «В телеге тряской и убогой»)

По своему эмоциональному строю «то­щие березы» Сурикова — противопоставлены «пе­чальной» фетовской берёзе, траурный наряд которой вызывает у поэта радостное чув­ство. Игривый тон стихотворения Фета («Люблю игру денницы / Я замечать на ней») чужд Сурикову, нет его и в стихотворении Есенина. Есенинская береза оригинальна, она противостоит как фетовскому, так и суриковскому восприятию. У Сурикова «то­щие березы» — воплощение уродства, бе­зобразия русской жизни, они подчеркнуто некрасивы. У Есенина береза — красо­та и гармония самой жизни. И не в траур­ном наряде (как у Фета), а в игре света, слов­но окруженная серебряным сиянием, стоит она в «сонной тишине». Есенинское сти­хотворение полемично по отношению к фе­товской «Печальной березе», хотя тема у них общая. Вместо устаревшего слова «денница» у него — «заря», а «траурный наряд» уступил место «белой бахроме» и «снежной кайме», что придает образу березы более естественный облик в сравнении с фетовскими «гроздьями виног­рада», свисающими с концов ветвей.

Стихотворение Есенина словно выпето на едином дыхании. Оно плод поэтического восторга, оно — ве­личальная песнь белой березе, русской природе. Береза здесь — спящая красавица, в окружении «сонной тишины», покоя, безмолвия. Ничто не нарушает ее величавого покоя (даже птицы, которые у Фета могут ненаро­ком подпортить «красу ветвей»). И вместе с тем как все просто — размер, ритмика сти­ха, тропы, передающие блеск то ли зимнего утра, то ли вечера: белая бахрома, золотой огонь, новое серебро. Белый, золотой, сереб­ряный — такова цветовая палитра стихотво­рения. Цвет, точнее — игра цвета, опреде­ляет движение лирической мысли.

У Фета цвет отсутствует, он радуется при виде тра­урного наряда березы, любуется игрой денницы на ней, ему жаль, «если птицы / стряхнут красу ветвей».

У Тютчева в стихотворении «Чародейкою Зимою...» цвет обозначен в общих чертах — его лес при зимнем солнце «весь вспыхнет и заблещет /

Ослепительной красой».

Вместо общего впечатления от красоты увиденного и выраженного достаточно от­влеченно (у Фета — «И прихотью мороза / Разубрана она», у Тютчева — «Чудной жиз­нью он блестит») в стихотворении Есенина все детально прописано, конкретизировано. Такой угол поэтического зрения дает свой эффект — береза у Есенина самодостаточ­на, именно она «управляет» течением поэти­ческой мысли, а не переживания «я», как у Фета, или впечатления лирического «я» у Тютчева. У Есенина «я» поэта лишь заяв­лено в первом катрене — «под моим окном», и только. Но оно ощущается в атмосфере радостного праздника, которая окружает его «натуру». «Береза она береза и есть»,- говорил Есенин. Поэт описал прекрасное дерево таким, ка­ким видел его (и весь мир) в радостную, сча­стливую пору своей юности. В «Бере­зе» сказалась и близость поэта к фольклору, к народным гуляньям и хорово­дам, которые водились летом на праздниках в березовых рощах.

Не зря стихотворение предназначено для школьного чтения: оно совершенно именно как детское. Оно гармонично выст­роено и по поэтической мысли, и по форме (композиции), и по изобрази­тельному ряду. О есенинской березе можно сказать, что она увидена «свежим глазом» — глазом юного человечка, который открыва­ет для себя мир, и все предстает перед ним, как в сказке, — в ярком освещении, в неожи­данном, прямо волшебном ракурсе.

Тон задают строки первой же строфы:

Принакрылась снегом,

Точно сереб­ром.

Как богат этот образ! – снег на время, неполнота действия, возможность будущего весеннего пробуждения.

Примечательна простота есенинского сравнения — «Точно серебром». Кажется, это первое, что приходит на ум, доступно каждому, не только поэту. Но в этой просто­те и заключено очарование сравнения и сти­хотворения в целом.

Второй катрен придает зимней березе вид празднично украшенной елки:

На пу­шистых ветках

Снежною каймой

Распу­стились кисти

Белой бахромой.

Картин­но, даже сказочно, но одновременно и прав­доподобно. Обсыпанная снегом береза — как невеста на смотринах. Ее оглядывают со всех сторон:

А заря, лениво

Обходя кру­гом,

Обсыпает вет­ки

Новым серебром.

Заря, как Дед Мороз или Снегурочка, обсыпает березу снегом. Каждое слово кажется единственно правдивым, по­тому что над словом царит ритм — вели­чавый, эпически размеренный, и береза вос­принимается, как дородная русская краса­вица, принакрытая шалью с серебряной бахромой. Подбор эпитетов замедляет тече­ние образной мысли, придает ей достоин­ство и спокойствие. Никто и ничто никуда не торопится. Ничем не нарушаемая сонная тишина зимнего утра (или вечера) соответ­ствует ленивой заре, вызывая впечатление тихо падающего снега. А того, кто наблюда­ет эту картину, будто бы и нет.

Сопоставление «Березы» со стихами Су­рикова, Тютчева и Фета показывает, что Есе­нин нашел свою нишу в обширной русской пейзажной лирике. Его стихотворение бли­же к тютчевскому «Чародейкою Зимою...», с его праздничным волшебным блеском, чем к «Печальной березе» Фета. Есенинская бе­реза тоже живет «чудной жизнью».

Белая береза — опознавательный знак, почти символ равнинной, центральной Рос­сии. В поэзии XIX — начала XX в., за исклю­чением Есенина, она редкий гость. Тем уди­вительнее, что еврейский мальчик из солид­ной семьи, воспитанник привилегирован­ных учебных заведений России и Западной Европы, поэт изысканно-элитарный, не про­шел в начале своего пути мимо белостволь­ной:

На бледно-голубой эмали,

Какая мыслима в апреле,

Березы ветви поднимали

И незаметно вечерели.

Узор отточенный и мелкий,

Застыла тоненькая сетка,

Как на фарфоровой тарелке

Рисунок, вычерченный метко, —

Когда его художник милый

Выводит на стеклянной тверди,

В сознании минутной силы,

В забвении печальной смерти.

Стихотворение было опубликовано в 1915 г, и попало во 2-е издание сборника «Камень», появившееся в1916 г.

Известный исследователь и литературовед В.М. Жирмунский точно охарак­теризовал осо­бенность поэзии Мандельштама: он «не знает ли­рики любви или лирики природы, обычных тем эмоциональных и личных стихов». Стихи о любви у Мандельштама наперечет, как и пейзажи. И «На бледно-голубой эма­ли...» тоже не пейзажная зарисовка и не кар­тинка с натуры (как у раннего Есенина) и вообще не стихи о природе.

Трудно понять, почему в сборник «Камень» попала бере­за. Ведь в дальнейшем поэт почти не обра­щался к этому образу. Напротив, он даже шутливо отмахивался от него:

И какой там лес — еловый?

Не еловый, а лиловый.

И какая там береза,

Не скажу наверняка..

(«Вехи дальние обоза...». 26 декабря 1936 г.)

Сопоставляя «Березу» Есенина и стихотворение Мандельштама, видим, что Есенин изобразил березу как «вещь в себе» («Береза она бере­за и есть»), а в мандельштамовском стихот­ворении с первой же строки превалирует «впечатление от вещи»: апрельское небо, на фоне которого «березы ветви поднимали», вызывает в сознании поэта сравнение (впе­чатление) с «бледно-голубой эмалью», и все стихотворение развертывается как ряд уточ­няющих друг друга впечатлений. Небо из эмали превращается в «фарфоровую тарел­ку» и в завершение обретает черты «стек­лянной тверди».

Березы увидены гла­зом человека, приобщенного к миру искус­ства и воспринимающего мир сквозь призму искусства же. И привычные пушкинские «го­лубые небеса», превращаются в бледно-голубую эмаль. Но это не препятствует последующим перевоплощениям эмали в фарфор и стекло. Восприятие субъективно, предельно приближено именно к миру поэта, но вполне понятно и для читателя-нехудожника: фарфор согласуется с четкостью и изяществом ри­сунка «вечереющих берёз» — проекции их еще не опушенных листьями веток на вечер­нем небе; а небо как стеклянная твердь.

Изящество «материала» придает соответ­ствующий облик и предмету поэтического восхищения. Простонародная береза в сти­хотворении Мандельштама выступает эле­гантной дамой, нежащейся в лучах заходя­щего солнца

Березы «на бледно-голубой эмали» — сама реальность. И о них не скажешь: «А какие там березы?» Они предстают в своей природной индивидуальности — это имен­но березы погожего апрельского вечера.

Я не раз перечитывала это стихотворение, и всегда мне казалось, что в нем есть какая-то загадка. Потом поняла: поэт играет с нами на на­шей вере в реальность изображенного – бес­крайняя перспектива первого катрена, в ко­тором небо уподоблено по цвету рисун­ку на эмали, во втором катрене сужается до размеров... тарелки. И сразу все обретает иные очертания — перед нами странный, игрушечный мир, созданный фантазией ху­дожника, — мы попадаем не в реальное, а в условное пространство.

Особое очарование мандельштамовским бе­резам придает заключительная строка первого четверостишия: «И не­заметно вечерели». Березы здесь окружены некой тайной, очень тонко выраженной: без всякого словесного нажи­ма создается впечатление реальной, а не искусственно поэтической призрачности березового леса в вечерних сумерках ран­ней весны. Ман­дельштам на наших глазах искусством фи­лолога оду­шевляет природу, следуя по дороге, проложенной Тютчевым.

Стихи Мандельштама сами по себе пре­красны и как таковые воздействуют на наше эстетическое чувство.

В стихотворении «На бледно-голубой эмали...» удивительно ощутима сжатость мысли — в маленькой лирической миниатюре есть свой размах и философский смысл: от созерцания апрельских берез поэт приводит нас к выводу о бренности человеческой жизни. В стихотворении есть и логи­ческое и эстетическое (художественное) обоснование его печальной концовки:

Когда его художник милый

Выводит на стеклянной тверди,

В сознании минутной силы,

В забвении печальной смерти.

Помогают понять замысел поэта метафоры : Небо — эмаль — оно же фарфоровая тарел­ка и наконец — стеклянная твердь. Стекло (хрусталь) не раз упоминается в стихотворениях Мандельштама. Хрупкость стекла ассоциируется с хрупкостью, недолговечностыо, катастрофичностью жизни человека.

Стихотворение О.Э. Мандельштама наполнено чувствами и красками.

Всего три строфы… Ранняя весна, апрельский вечер. Бледно-голубая эмаль неба на фоне неба «незаметно вечереют» берёзы. Образ «незаметно вечереющих» берёз поражает глубиной ощущения поэтом природы, осознания себя её частью. Стихам Мандельштама свойственна замечательная пластичность, позволяющая представлять изображаемый предмет так зримо и ощутимо, как будто видишь его сам.

В стихотворении дан не только реальный «пейзаж с берёзами».

Во второй строфе – «узор, отточенный и мелкий» уподоблен рисунку, искусно исполненному художником, расписывающим фарфоровую тарелку природа становится мастерской, предлагая готовую графику- «пейзаж для тарелки» как произведения прикладного искусства.

Узор отточенный и мелкий,

Застыла тоненькая сетка,

Как на фарфоровой тарелке

Рисунок, вычерченный метко,-

В третьей строфе – «художник милый» выводит свой рисунок совсем не на фарфоре, не на тарелке, а на «стеклянной тверди» небесного свода. Горизонт необозрим и несоизмерим с вечным миром – рисунок «на стеклянной тверди» выполнен самим созидателем.

И «художник милый»- это создатель, творящий бытие – «в сознании минутной силы, в забвении печальной смерти». Таковы три уровня прочтения стихотворения.

Таким образом, Есенин и Мандельштам, начиная свой творческий пугь, обращаются к простым, привычным для русской поэзии, образам природы. Но «простое» лишь на первый взгляд кажется таковым. У Сергея Есенина береза яркая, красочная, величавая; живет чудной жизнью. Береза Мандельштама не менее чудесна – она таинственна и прекрасна, она символизирует не только красоту русской природы, но и несет в себе некий философский смысл. Оба поэта смогли найти такие слова, которые не могут не волновать нас, юных читателей.

Использованная литература

1.Бельская Л.Л. Песенное слово. Поэтическое мастерство Сергея Есенина. М.,1990

2.Жирмунский В.М. Преодолевшие символизм.Л.1977.С.123