Традиции и новаторство в творчестве символистов, акмеистов, футуристов

1  2  3  4

В науке нет единого мнения о начальном периоде реализма. Многие искусствоведы относят его к весьма отдаленным эпохам: говорят о реализме наскальных рисунков первобытных людей, о реализме античной скульптуры. В истории мировой литературы многие черты реализма обнаруживаются в произведениях древнего мира и раннего средневековья (в народном эпосе, например, в русских былинах, в летописях). Однако формирование реализма как художественной системы в европейских литературах принято связывать с эпохой Ренессанса (возрождения), которую Ф. Энгельс рассматривал как "величайший прогрессивный переворот”. Новое понимание жизни человеком нашло отражение в лирике Петрарки, романах Рабле, Сервантеса, в трагедиях и комедиях Шекспира. После того как средневековые церковники веками проповедовали, что человек это "сосуд греха”, и призывали к смирению, литература и искусство Возрождения прославили человека как высшее создание природы, стремясь раскрыть красоту его физического облика и богатство души и ума. Для реализма Возрождения характерна масштабность образов (Дон Кихот, Гамлет, король Лир); поэтизация человеческой личности, способности ее к большому чувству (как в "Ромео и Джульетте”) и одновременно высокий накал трагического конфликта, когда изображается столкновение личности с противостоящими ей косными силами.

Новый тип реализма складывается в XIX веке. Это критический реализм. Он существенно отличается и от ренессансного, и от просветительского. Расцвет его на Западе связан с именами Стендали и Бальзака во Франции, Диккенса, Теккерея — в Англии, а в России — А. Пушкина, Н. Гоголя, И. Тургенева, Ф. Достоевского, Л. Толстого, А. Чехова.

Критический реализм по-новому изображает отношение человека и окружающей среды, человеческий характер раскрывается в органической связи с социальными обстоятельствами. Предметом глубокого социального анализа стал внутренний мир человека, поэтому критический реализм одновременно становится психологическим. В подготовке этого качества реализма большую роль играет романтизм, стремившийся проникнуть в тайны человеческого "я”.

В России XIX век является периодом исключительного по силе и размаху развития реализма. Во второй половине века жертвенные завоевания реализма выводят русскую литературу на международную арену, завоевывают ей мировое признание.

Богатство и многообразие русского реализма XIX века позволяет говорить о разных его формах.

Формирование его связано с именем Пушкина, который вывел русскую литературу на широкий путь изображения "судьбы народной, судьбы человеческой”. В условиях ускоренного развития русской культуры Пушкин как бы наверстывает ее прежнее отставание, прокладывая новые пути почти во всех жанрах и своей универсальностью и своим оптимизмом, оказываясь сродни титанам Возрождения. В творчестве Пушкина закладываются основы критического реализма, развитого в творчестве Гоголя и — за ним — в так называемой натуральной школе.

Н. Чернышевский придает новые черты русскому критическому реализму (революционный характер критики, образы новых людей).

Особое место в истории русского реализма принадлежит Л. Толстому и Достоевскому. Именно благодаря им русский реалистический роман приобрел мировое значение. Их психологическое мастерство, проникновение в "диалектику души” открывали путь художественным исканиям писателей ХХ века. Реализм в ХХ веке во всем мире несет на себе отпечаток эстетических открытий Толстого и Достоевского.

Творческий размах русского социального реализма сказывается в жанровом богатстве, особенно в области романа: философско-исторического (Л. Толстой), революционно-публицистического (Н. Чернышевский), бытового (И. Гончаров), сатирического (М. Салтыков-Щедрин), психологического (Ф. Достоевский, Л. Толстой). К концу века новатором в жанре реалистического рассказа и своеобразной "лирической драмы” выступает А. Чехов.

Критический реализм, продолжавший развиваться в русской литературе до Октября (И. Бунин, А. Куприн) и на Западе, в ХХ веке получил дальнейшее развитие, при этом претерпев существенные изменения. В критическом реализме ХХ века более свободно усваиваются и перекрещиваются самые различные влияния, в том числе некоторые черты нереалистических течений ХХ века (символизма, импрессионизма, экспрессионизма).

Примерно с 20-х годов в литературе Запада сказывается тенденция к углубленному психологизму, передаче "потока сознания”. Возникает так называемый интеллектуальный роман Т. Манна; приобретает особое значение подтекст, например, у Хемингуэя. Эта сосредоточенность на личности и ее духовном мире в критическом реализме Запада существенно ослабляет его эпическую широту. Эпическая масштабность в ХХ веке составляет заслугу писателей социалистического реализма ("Жизнь Клима Самгина” М. Горького, "Тихий Дон” М. Шолохова, "Хождение по мукам” А. Толстого, "Мертвые остаются молодыми” А. Зегерс).

В отличие от реалистов XIX века писатели ХХ века чаще прибегают к фантастике (А. Франс, Б. Чапек), к условности (например, из социалистических писателей — Б. Брехт), создавая романы-притчи и драмы-притчи. Одновременно в реализме ХХ века торжествует документ, факт. Документальные произведения появляются в разных странах, как в рамках критического реализма, так и социалистического.

С конца XIX начала ХХ века получают широкое распространение декадентские, модернистские течения, резко противостоящие революционной и демократической литературе. Наиболее значительными из них были символизм, акмеизм и футуризм. Термин "декадентство” (от французского слова decadence — упадок) в 90-х годах имел более широкое распространение, нежели "модернизм”, но в современном литературоведении все чаще говорится о модернизме как обобщающем понятии, охватывающем все декадентские течения: символизм, акмеизм и футуризм. Это оправдывается и тем, что термин "декадентство” в начале века употреблялся в двух смыслах — как наименование одного из течений внутри символизма и как обобщенная характеристика всех упадочных, мистических и эстетских течений. Удобство термина "модернизм”, как более четкого, и обобщающего, очевидно и потому, что такие группы, как акмеизм и футуризм, субъективно всячески открещивались от декадентства как литературной школы и даже вели с ним борьбу, хотя, конечно, от этого их декадентская сущность вовсе не исчезала.

В различных модернистских группах и направлениях объединились разные писатели, разные как по своему идейно-художественному облику, так и по их дальнейшим индивидуальным судьбам в литературе. Для одних представителей символизма, акмеизма и футуризма пребывание в этих группах ознаменовало всего лишь определенный (начальный) период творчества.

Зачинателями русского декадентства были Н. Минский (Виленкин), Д. Мережковский, Ф. Сологуб (псевдоним Тетерникова), К. Бальмонт и другие. Но история русского декаданса — явление сложное. В орбите его воздействия оказались такие крупные поэты, как В. Брюсов и А. Блок, чьи таланты были неизмеримо выше программных установок декадентов и ломали теоретические рамки, в создании которых сами эти поэты участвовали.

Первые литературные выступления декадентов сопровождаются нарочитым подчеркиванием формы и столь же нарочитым игнорированием содержания. "Я не могу, — писал Брюсов в 1895 году Перцову, — иначе вообразить себе наших юных поэтов, как слепцами, блуждающими среди рифм и размеров”.

В борьбе с реализмом и наследием революционно-демократической литературы складывается художественная платформа символизма. Несмотря на многочисленные течения и оттенки внутри символизма, эта платформа имеет известную стройность и последовательность, вытекающую из социального существа этого течения.

Довольно последовательным в отрицании общественного искусства оказался И. Анненский. Он выдвинул следующий принцип, который воплотил в своем творчестве: "Мне вовсе не надо обязательности одного и общего понимания. Напротив, я считаю достоинством лирической пьесы, если ее можно понять двумя или более способами. Тем-то и отличается поэтическое творчество от обычного, что за ним чувствуется мистическая жизнь слов”.

Бальмонт, объявляя слово — чудом, а букву — магией, утверждая слово в его самоценности, исходит из априорной значимости звука (о — звук восторга, и — тонкая линия, л — ласковый звук и т. д.) и делает вывод, что поэзия является комбинацией звуков. Подчеркивание чисто формальных задач характерно для целого ряда произведений зачинателей символизма. Теория и практика индивидуалистического, бессодержательного искусства особенно отчетливо выразились в раннем символизме.

Наиболее характерными выразителями эстетских принципов были В. Брюсов, К. Бальмонт и И. Анненский. Брюсов дал удачную характеристику Бальмонту, во многом, однако, применимую и к нему самому. "Все силы Бальмонта направлены к тому, чтобы изумить читателя, поймать его восхищение на удочку неожиданности, странной ли рифмой или странным оборотом фразы. Только его прекрасный — мало того! — дивный талант спасает его при таком неимении, что писать, чем поделиться с читателями”. Стихи Бальмонта, семантика которых всегда подчинена музыкальному принципу, часто являются лишь игрой звуков ("Ландыши. Лютики. Ласки любовные. Ласточки лепет. Лобзанье лучей”), достигающей порой большой виртуозности ("Челн томления”).

В поэзии Бальмонта широко используется прием повторения (в частности — анафора), диктуемый не столько смыслом стиха, сколько его звучанием:

Я — внезапный излом,

Я — играющий гром,

Я — прозрачный ручей.

Я — для всех и ничей.

Или:

Эти белые березы

Хороши.

Хороши,

Где же милый?

В сердце слезы

Утеши.

Поспеши.

Или больше он не хочет?

И алмаз

Мой погас?

Вот кукушка мне пророчит

Близкий час

Смертный час.

Отмечая пустоту содержания стихов Бальмонта, Брюсов отнюдь не склонен упрекать его за то, что его стихи не займут места в ряду "философских мотивов русской поэзии”. "Неужели вы не знаете, — пишет он в оправдание Бальмонта, — наслаждения стихами как стихами, — вне их содержания — одними звуками, одними образами, одними рифмами?” Нужно отдать справедливость Брюсову: он не замыкался в узких рамках формалистского экспериментаторства. Но, являясь наиболее многогранной фигурой в символизме, он сочетал в своей поэзии самые различные, порой взаимоисключающие тенденции.

Не случайно, что позднее Брюсов благосклонно относился к футуризму, ибо видел в нем союзника в борьбе за раскрепощение слова от "теургических” оков.

Однако было бы неправильно видеть в символизме лишь выражение формалистического взгляда на задачи искусства. "Одна из крупных ошибок историко-литературного анализа, допущенных в отношении символизма, состоит в том, что символизм часто определяли как течение исключительно художественное, сравнительно далекое от общественной жизни и борьбы. Общественные позиции символистов не раз определяли как позиции людей, которые искусством, прелестью рифмы, энергией художественного изобретательства пытались оградиться от жизни, от ее актуальных общественно-политических проблем. В символизме часто пытались усмотреть явление деградирующей художественной культуры, для которого все культурные проблемы превращаются в проблему искусства, а все проблемы искусства — в проблему теоремы”.

Символизм создал свою философию искусства, выработал свои эстетические принципы. Эти принципы не были едиными, монолитными, они представляли собой эклектическую мешанину различных дуалистических и субъективно-идеалистических концепций. Внутренняя противоречивость идейной программы символизма соответствует противоречивости его художественных исканий.

Течение внутри символизма, представленное именами Д. Мережковского, Ф. Сологуба, В. Брюсова, стали именовать "старшим” поколением символистов. Позже, в начале 900-х годов, выступила группа "младших” символистов — А. Блок, Вяч. Иванов, Белый и другие.

Эта группа порой очень резко выступала против бессодержательности, версификаторства, эстетизма декадентов. За "изящество шлифовального и ювелирного мастерства” Вяч. Иванов критиковал Брюсова. Но эта борьба с эстетизмом сейчас выглядит совсем иначе, чем в свое время: творчество А. Белого (псевдоним Бугаева) и Вяч. Иванова несет в себе те же черты эстетизма и представляет собой разновидность декадентства.

Провозглашенные символистами принципы выразили в своем творчестве Ю. Балтрушайтис, И. Анненский, Эллис, М. Волошин, С. Соловьев, А. Ремизов, Г. Чулков и другие писатели. В целом философская программа символизма представляла собой мешанину из идеалистических учений Платона, Канта, Шопенгауэра, Ницше, Маха, сдобренных мистицизмом Вл. Соловьева. "Всякая эстетика, — писал А. Белый, — есть еще и трансцендентальная эстетика в кантовском смысле, то есть она имеет отношение к пространству и времени; учение о расположении общих условий возможности эстетической формы есть учение о расположении в пространстве и времени. Далее в усложнении, форм — так называемое содержание, содержание с этой точки зрения выводимо из формы”.

В. Брюсов, обосновывая интуитивный, антирассудочный взгляд на искусство, исходил из эстетики Шопенгауэра, утверждая, что "искусство есть постижение мира иными, не рассудочными путями. Искусство — то, что в других областях мы называем откровением”.

Философская программа символизма исходит из идеалистического тезиса о том, что окружающая, "видимая” действительность мнима, иллюзорна, а подлинная сущность скрыта. Учение философов-идеалистов, начиная с Платона и кончая Кантом и его последователями, прокладывает путь символистской теории о двух мирах, в которой символу отводится роль связующего звена, посредника между этими двумя мирами. Отсюда идут утверждения символистов о двойственности произведений искусства, о выражении в поэзии "таинственных намеков”, смутных ожиданий, о преобладании звука над смыслом, о приеме иносказаний, недомолвок и т. д. Символисты во главу угла своей творческой платформы поставили теорию "символа”, в которой раскрывается их отношение к поэзии и изображаемой в ней действительности. Как же они истолковывали значение символа в искусстве?

Символисты в корне переосмысливают значение и содержание символа. Они превратили символ в "иероглиф”, "знамение” иной, потусторонней действительности, не познаваемой разумом. Символ в поэзии символизма — это выражение сверхчувственной интуиции, которая является уделом лишь избранных. Лишь при помощи ее поэт может проникнуть в сущность иной, мистифицированной действительности, недоступной простым людям. Тем самым символисты превратили символ в причудливый, очень субъективный знак миров иных. Видимая действительность в толковании символистов — это лишь искаженное отражение мистического мира, которому символисты отдают предпочтение перед действительным, недостойным кисти художника и пера поэта.