Трагедия гражданской войны в «Конармии» И.Э. Бабеля (на примере рассказа «Смерть Долгушова»)
Трагедия гражданской войны в «Конармии» И.Э. Бабеля (на примере рассказа «Смерть Долгушова»)
Сборник рассказов Исаака
Бабеля «Конармия» рисует нам картину
гражданской войны, далекую от
пропагандистского стереотипа о плохих
белых и хороших красных. Конармейцы
изображены совсем не ангелами, а белые
— отнюдь не только злодеями. Однако
главное для писателя — не доказательство
правоты или неправоты белых или красных,
а показ читателям трагичности гражданской
войны, трагичности всякого насилия,
даже применяемого как будто в благих
целях. Это хорошо видно на примере
рассказа «Смерть Долгушова». Здесь
автор, Кирилл Лютов, — интеллигент,
вследствие осознанного выбора оказавшийся
на стороне красных, попадает в сложное
моральное положение. Смертельно раненный
конармеец, телефонист Долгушов, просит,
чтобы его добили, избавив от мучений и
возможного надругательства со стороны
поляков: «— Патрон на меня надо стра-тить,
— сказал Долгушов. Он сидел, прислонившись
к дереву. Сапоги его торчали врозь. Не
спуская с меня глаз, он бережно отвернул
рубаху. Живот у него был вырван, кишки
ползли на колени и удары сердца были
видны. — Наскочит
шляхта — насмешку сделает. Вот документ,
матери отпишешь, как и что... —
Нет, — ответил я и дал коню шпоры. Долгушов
разложил по земле синие ладони и осмотрел
их недоверчиво... —
Бежишь? — пробормотал он, сползая. —
Бежишь, гад...» Бабель демонстрирует нам
страшные подробности войны, натуралистические
детали умирания человека. Жуть берет,
когда удары сердца не слышно, а видно.
Бабелевский интеллигент не в состоянии
выполнить просьбу умирающего солдата.
У него не хватает решимости убить
человека, пусть и без того обреченного
на мучительную смерть. Лютов не может
преодолеть сидящего в глубине его души
отвращения к убийству, морального
запрета на лишение жизни себе подобного.
Хотя по сути выстрел для Долгушова —
это благо, избавляющее от нестерпимой
боли и приближающее желанную смерть.
Долгушова добивает друг Лютова Афонька
Бида — простой казак, не отягощенный
интеллигентской рефлексией. Он спрятал
в сапог красноармейскую книжку и спокойно
выстрелил умирающему прямо в рот. Тут
между Бидой и автором происходит очень
выразительный диалог: « — Афоня, —
сказал я с жалкой улыбкой и подъехал к
казаку, — а я вот не смог. —
Уйди, — ответил он, бледнея, — убью!
Жалеете вы, очкастые, нашего брата, как
кошка мышку... И взвел
курок». От гибели
Лютова спасает другой красноармеец,
Грищук, схватив Виду за руку. Однако тот
продолжает выкрикивать угрозы в адрес
Кирилла: «Холуйская кровь!.. Он от моей
руки не уйдет...» И Лютов понимает, что
потерял Афонькину дружбу. Грищук же
Лютова не осуждает за проявленную
слабость и угощает яблоком, говоря
ласково: «Кушай... кушай, пожалуйста...»
Этими словами рассказ заканчивается. Сам
факт выбора, который приходится делать
Лютову, глубоко трагичен. Убить человека
— нарушить внутренний нравственный
закон. Не убить — значит обречь его на
более медленную и мучительную смерть.
Как будто Афонька Вида совершает акт
милосердия, добивая Долгушова и тем
самым творя добро. Однако казака уже
заразила страсть к убийству. Он готов
убить своего друга Лютова только потому,
что ему видится в словах Кирилла
невысказанный укор. Сам Бабель сознавал,
что не правы тут оба. Лютов из-за чувства
жалости не может прекратить мучения
Долгушова. Вида же готов расправиться
с другом только за то, что неспособность
Лютова к убийству вынудила Афоню взять
грех на себя. Писателю ближе всего
позиция Грищука, способного предотвратить
бессмысленное убийство и пожалеть
«очкастого», перенесшего, наверное,
самое сильное потрясение в своей
жизни. Жестокость
гражданской войны показана Бабелем
через столкновение необходимости
убивать хорошо знакомого человека,
чтобы облегчить его страдания, и
невозможности такое убийство совершить
без тяжелого ущерба для собственной
души. Страдает не только Долгушов,
страдают и Лютов и Бида. И как решить
нравственную дилемму, вставшую не только
перед Кириллом Лютовым, но и перед
десятками тысяч других бойцов и командиров
противоборствующих армий, не знали ни
они, ни сам писатель. И тот же Афонька
Бида предстает у него то почти как
святой, «обведенный нимбом заката», то
почти как дьявол, несущий «холод и
смерть»