Землю целую и неустанно, 
    ненасытно люби, всех 
    люби, ищи восторга 
    и исступления сего. 
    Ф.М. Достоевский.

     
     Этот эпиграф к своему стихотворению «В безбрежности» поэт взял далеко не случайно. Значит, разговор пойдёт о сверхлюбви, в понимании житейской и настоящей любви, восторженного поэта: 
    Я мечтою ловил уходящие тени, 
    Уходящие тени погасавшего дня, 
    Я на башню всходил, и дрожали ступени, 
    И дрожали ступени под ногой у меня. 
    Как истинный символист, Бальмонт строит форму на символах, создавая гиперболический образ героя. «Тени» - это прошлое, которое выступает по воле поэта в роли будущего. В поэзии, оказывается, это возможно. 
    И чем выше я шёл, тем сильнее рисовались, 
    Тем ясней рисовались очертанья вдали, 
    И какие-то звуки вдали раздавались, 
    Вокруг меня раздавались от Небес и Земли. 
    Рефреном идущие слова – «рисовались», «вдали», «раздавались» - создают двойной эффект действия: музыку и ритм движения. Это подтверждает пристрастное отношение Бальмонта – символиста к звуку и музыкальности стиха. Есть третья особенность, достигаемая рефреном: близкое становится далёким, а далёкое близки, и в постоянном чередовании пространств – гармония. Поэтому не страшно отдаляться от чего-то дорогого сердцу, потому что впереди – мир ещё прекраснее высвечивает это же самое, оставшееся вовсе не в прошлом пространстве… 
    Чем я выше всходил, тем светлее сверкали, 
    Тем светлее сверкали выси дремлющих гор, 
    И сияньем прощальным как будто ласкали, 
    Словно нежно ласкали отуманенный взор. 
    Повинуясь новым ощущениям и принимая их как откровение, поэт, а вернее – лирический герой делает ещё одно открытие: всё встречное и вызывающее в его душе восторг одновременно и прощается с ним. Восторг встречи и грусть прощанья сливаются в божественное чувство блаженства со слезами на глазах. Это высшее состояние человеческого духа, но до следующего шага ввысь… 
    И внизу подо мною уже ночь наступила, 
    Уже ночь наступила для уснувшей Земли, 
    Для меня же блистало дневное светило, 
    Огневое светило догорало вдали. 
    Лирический герой переводит дух и в этот момент оценивает реальное своё положение в мире. Куда он зашёл? Первое сомнение вкралось в душу, потеснив восторг новизны. А зашёл он туда, где уже нет его Оберега – Земли, нет рядом Бога – Нового, нет вечного приюта душе человека. Замешательство усиливает момент догорания солнца, исчезает и последних между Богом и Землёй. 
    Я узнал, как ловить уходящие тени, 
    Уходящие тени потускневшего дня, 
    И всё выше я шёл, и дрожали ступени, 
    И дрожали ступени под ногой у меня. 
    Лирический герой начинает оправдывать целесообразность восхождения. Как бы ни было, он узнал, прикоснулся к тайне высшей любви, ко всему сущему, но он опередил события. Тени уже обгоняют его, те самые, которые несколько мгновений назад он научился «ловить». 
    Но лирическому герою не хочется возвращаться в исходную точку, хотя он уже в этом не волен. Ему осталось только сохранять позу, что он и делает: имитирует движение вверх. Но это – самообман. Это уже – память о чудных мгновениях. И снова, чтобы войти в состояние блаженства, надо, как советует Достоевский, целовать землю, всех любить. 
    Таков лирический герой Бальмонта в им же созданном мире. Он не может смириться с тем, что восторг зависит от необъятности мирового пространства, и этим приближает новые и новые открытия для человеческой души. 
    Бальмонту суждено было стать одним из значительных представителей нового символического искусства в России. Однако у него была своя позиция понимания символизма как поэзии, которая, помимо конкретного смысла, имеет содержание скрытое, выражаемое с помощью намёков, настроения, музыкального звучания. Из всех символистов Бальмонт наиболее последовательно разрабатывал импрессионизм – поэзию впечатлений.