Изображение революции в поэме А. А. Блока «Двенадцать»
Изображение революции в поэме А. А. Блока «Двенадцать»
Любой социальный взрыв,
именуемый революцией, происходит, по
определению, не случайно. Для него, как
и для любого явления в жизни общества,
нужны предпосылки, причины, поводы.
Выражаясь языком "великого и ужасного”
теоретика и практика отечественного
коммунизма В. И. Ленина, необходимо
наличие "революционной ситуации”, той
самой, когда "верхи не могут...”, а "низы
не хотят...” Последствия социального
взрыва при этом могут быть самыми
различными, но всегда одинаково неизбежным
является идейный раскол в обществе,
проходящий отнюдь не только между
классами угнетателей и угнетаемых,
эксплуататоров и эксплуатируемых,
"буржуев” и тех, кому "нечего терять,
кроме своих цепей”. Этот рубеж, эта
линия "невидимого фронта” зачастую
разделяет отца и сына, старшего и младшего
братьев, старинных друзей. И самое
ужасное, что ни те ни другие не имеют на
своей стороне объективной истины. У
каждого есть своя правда, но правда,
подобно хамелеону, легко меняет цвет
от белого до черного, в то время как
красный — цвет безвинно и бессмысленно
пролитой человеческой крови — одинаков
для всех. Начало XX
века в нашей стране ознаменовано без
преувеличения самым грандиозным
социальным взрывом всех времен и народов
— Октябрьской социалистической
революцией. Центробежные силы в очень
короткий срок расставили по своим местам
ее сторонников и противников. Раскола,
конечно же, не избежала и русская
творческая интеллигенция. Представители
литературного мира незамедлительно
озвучили свои позиции. Четкая и
всепоглощающая определенность
стихотворных и прозаических "за” и
"против” позволяла и позволяет судить
каждого по его словам. Однако из правил
исключением оказался Александр
Александрович Блок и его поэма
"Двенадцать”:
...И идут
без имени святого Все
двенадцать — вдаль. Ко
всему готовы, Ничего
не жаль...
Никогда еще
не было до Блока и не будет после него
в литературе столь неоднозначного
произведения. Каждое слово, каждая
фраза, каждый эпитет не поддается
безапелляционному осмыслению. Обе
стороны могли с легкостью найти оправдание
себе в этой поэме. Любая из сторон видела
в строках Блока потоки обличительной
желчи, направленные на своего социального
врага. В чем же загадка "Двенадцати”? В
первой части поэмы автор показывает
сломленность старого мира и торжество
мира нового:
От здания
к зданию Протянут
канат. На канате —
плакат: "Вся власть
Учредительному собранию!”. Старушка
убивается — плачет, Никак
не поймет, что значит, На
что такой плакат, Такой
огромный лоскут? Сколько
бы вышло портянок для ребят, А
всякий — раздет, разут... А
вон и долгополый — Сторонкой
— за сугроб... Что
нынче невеселый, Товарищ
поп? Помнишь, как
бывало Брюхом шел вперед И
крестом сияло Брюхо на народ?..
Однако
при всем, казалось бы явном положительном,
отношении к революции, которое здесь
видели большевики, Блок вкладывает в
уста эпизодических персонажей слова
негодования и отчаяния создавшимся
положением:
Старушка,
как курица, Кой-как
переметнулась через сугроб. —
Ох, Матушка-Заступница! —
Ох, большевики загонят в гроб!..
А
это кто? —Длинные волосы
И говорит вполголоса: —
Предатели!
Погибла
Россия! —
Должно
быть, писатель —
Вития...
В
дальнейшем повествовании, в странном
марше двенадцати человек с винтовками
за плечами, в убийстве "толстомордой
Катьки”, в потрясающих своей простотой
и необузданной, животной силой словах:
"Уж я ножичком полосну, полосну!..”
каждый видел то, что хотел видеть, что
мог видеть, что обязан был видеть. С
одной стороны, это торжество революции
во всей ее дикой красе. С другой — хаос
и беззаконие, в которые погрузилась
страна на долгие дни, месяцы, годы.
Современники Блока, отрицавшие революцию,
не могли понять, как автор проникновенных
патриотических стихов о Родине мог
воспеть разгул варварства. Как он
позволил себе в страшные для своей
Родины дни написать слова: "Пальнем-ка
пулей в Святую Русь!”? Большевики же,
напротив, искренне восхищались талантом
Блока-революционера: "В "Двенадцати"
Блок с громадным вдохновением и
блистательным мастерством запечатлел
открывшийся ему в романтических пожарах
и метелях образ освобожденной революцией
Родины. Он понял и принял Октябрьскую
революцию как стихийный, неудержимый
"мировой пожар", в очистительном
огне которого должен сгореть без остатка
весь старый мир...” Но,
как водится, ни те ни другие не были
правы вполне. Сам Блок говорил о том,
что политические мотивы в его поэме
суть исторический фон. В центре же его
произведения -грандиозное сплетение
четырех стихий: природной, социальной,
чувственно-человеческой и Божественной.
Словно роза ветров, соединяющая в себе
противоборствующие начала воздушных
потоков, революция поглотила все
проявления бытия. Она, как нечто живое,
дышащее, издает звук чудесной, необъяснимой
тональности, и эта музыка революции,
сплетающаяся из воя ветра, стона пурги,
криков и причитаний людей, грохота
выстрелов, стука шагов двенадцати пар
ног, по мнению Блока, прекрасна! В своей
статье "Интеллигенция и революция”
поэт писал: "Всем телом, всем сердцем,
всем сознанием — слушайте Революцию”.
Блок считал, что ее, революцию, просто
необходимо услышать, пропустить сквозь
себя этот атональный, аритмичный мотив
неподвластности и страсти. Стихотворный
строй поэмы столь же неритмичен и
спонтанен, как музыка революции. Что
же до самого социального явления, то
Блок и здесь был до крайности объективен.
Поэт беспристрастно изобразил жесточайший
разгул "голытьбы” с его погромами,
разбоями, обесцениванием человеческой
жизни, полной потерей всяческих
нравственных устоев, обозначая им
народное возмездие. И это возмездие
есть очищение, через которое необходимо
пройти России, чтобы, "погрузившись на
самое дно, вознестись к небу”. Недаром
впереди идущих двенадцати движется "с
кровавым флагом, и за вьюгой невидим, и
от пули невредим” сам Иисус
Христос. Революция —
слишком острое явление, едва ли позволяющее
относиться к себе с подобной метафизической
отстраненностью. Поэтому, конечно же,
образ революции, данный Александром
Александровичем Блоком, воспринимался
и воспринимается по сей день весьма
различно. Но, на мой взгляд, именно так
и никак иначе не мог бы представить ее
гений русского символизма.