Роман "Расставание” Леонида
Бородина построен вокруг идеи Бога. Его
лирический герой — московский интеллигент
— решает начать новую жизнь.
В
произведениях Леонида Бородина — на
рациональном, логическом уровне его
проза сурово утверждает правоту
христианской морали, а всей своей
эмоциональной, чувственной плотью (то
есть всем художественным, что есть в
ней) буквально вопит о прелести греховной,
безбожной, живой и свободной
жизни.
Где-то в Сибири
главный герой романа отыскивает попа
Василия и его дочь Тосю, которая готова
стать его женой. Эта семья — поп Василий
и Тося — живет с Богом в душе, вокруг
них особая атмосфера чистоты и любви,
властно притягивающая героя. Но он не
чувствует себя достаточно чистым, чтобы
принять от судьбы такой подарок, он
уезжает в Москву, чтобы привести свои
дела — прежде всего душевные — в порядок.
Бородин, описывая московскую жизнь
своего героя, не жалеет иронии и сарказма
на картины "трудов и дней” московской
интеллигенции. Достается всем —
диссидентам, журналистам, окололитературной
и околотелевизионной богеме, даже
оппозиционному священнику, чья фигура
в сравнении с образом попа Василия
выглядит мелкой и суетной. Вся эта жизнь
безбожна, бессмысленна, неблагообразна.
Вся она осуждена и автором, и героем.
Как чеховские сестры мечтали о Москве,
так герой романа Бородина мечтает о
сибирской глубинке, где живут Тося и
поп Василий.
В конце
концов два рационалиста — автор и его
герой — без конца осуждающие рационализм
— попадают в собственноручно устроенную
ловушку. Из Сибири, где рядом с Геннадием
была живая и любящая Тося, вся его
московская жизнь казалась ему ясной,
понятной и легко преобразуемой в нужном
для очищения направлении. Приехав и
столкнувшись с ее живым и непредсказуемым
потоком, он безнадежно в ней запутывается,
поскольку общение с Тосей наделило его
способностью гораздо острее видеть
чужую жизнь и воспринимать чужую боль,
чем это было прежде. Арестовывают его
сестру-диссидентку, и он не может уже
сказать "допрыгалась”; его отец,
отношения с которым были так просты и
удобны, оказывается вдруг человеком
ранимым и способным на неожиданные
поступки; "халтура”, которую он раньше
бы сделал с хладнокровным цинизмом,
превращается в моральную проблему;
любовница ждет от него ребенка, и этот
факт перерастает свое бытовое содержание,
предопределяет судьбу. Душевный переворот
совершился, холодный рационалист стал
живым человеком, теперь он ближе к Богу,
чем когда бы то ни было. Однако цена
всему этому — погубленная судьба Тоси,
к которой герой уже не может вернуться.
И вот, чтобы эта цена не показалась
читателю чрезмерной, зачеркивающей все
благотворные перемены в душе Геннадия,
автору приходится идти на сомнительный
с точки зрения человеческой, да и
художественной логики ход. Он постепенно,
страница за страницей, превращает живую
и страдающую Тосю в абстракцию, в символ.
Символу ведь не больно. И вот в апофеозе
романа, в финальной сцене амбивалентного
свадебного веселья появляется — в
сознании героя — призрачное видение:
танцующая Тося. И так уже написана сцена,
что это ирреальное появление выглядит
не напоминанием герою о загубленной
Тосиной судьбе, а благословением его
выбора. Но свершится ли выбор? Если
все-таки Тося — живой человек, а не
символ, то свершится лишь обмен одного
зла на другое. И с Богом в душе и без Бога
герой несет зло.
И
если бы из этого зерна автор честно
вырастил трагическую коллизию! Но
пришлось бы признать, что жизнь сильнее
и богаче самой высокой морали, и пойти
на такое Бородин не может. Поэтому финал
смазан; он мог бы быть многозначен, но
он — увы! — всего лишь двусмыслен.