Агасфер

Агасфе́р (лат. Ahasverus), или Вечный жид, легендарный персонаж, по преданию обреченный на вечные странствия по земле до Второго пришествия Христа. Фигура «Вечного жида» появляется в сюжетах европейской литературы и живописи.

Данный сюжет, послуживший материалом для многих литературных, поэтических и живописных произведений, как он рисуется в его окончательном виде, следующий: иудей-ремесленник, мимо дома которого вели на распятие Иисуса Христа, несшего Свой Крест, отказал Иисусу и оттолкнул, когда тот попросил позволения прислониться к стене его дома, чтобы отдохнуть, и за это был по своим же словам осуждён на скитание по земле до Второго пришествия и вечное презрение со стороны людей.

Диалог А. и Христа, обычно входящий, с разными вариациями, во все версии: «Иди, чего медлишь?». — «Я могу медлить. Но труднее будет медлить тебе, ожидая моего прихода»; либо «Иди, на обратном пути отдохнёшь» (подтекст: ты Сын Божий, так воскресни после распятия и отдохни на обратном пути) — «Ну так жди моего возвращения».

Сущность легенды, если отвлечься от частностей, — воздаяние Божества человеку, выражающееся в вечном скитании или вечных муках человека, согрешившего против божества. Мотив этот отражает мировоззрение патриархально-родового строя, когда богам приписывались те же обычаи мести, что царили среди человеческого общества.

Близкими к А. в этом отношении являются и легенда о Прометее, вечно терзаемом хищной птицей, и легенда о Каине, осуждённом, как и А., на вечное скитание по земле, и Сизиф, обреченный вечно поднимать на гору камень, и наконец легенды о Тангейзере и Летучем голландце. Как и эти последние, легенда об А. возникла по-видимому при столкновении христианства с языческими верованиями; при вытеснении христианством остатков этих верований и получилось «приспособление» языческой или иудейской легенды к христианству. При этом мотив мести вполне отчётливо сохранился и в новой редакции.

Большое число вариантов легенды в византийских сказаниях (а отсюда — в древнерусских) показывает огромное её распространение в фольклоре. Тут и кузнец, ковавший гвозди для Христа и обречённый вечно ковать их, и Иуда Искариот, осуждённый на вечное скитание; многие из преданий о загробных муках относятся к тому же типу.

В Европе первые дошедшие до нас варианты изложенной в начале статьи легенды относятся к довольно позднему времени — к XIII веку. Судя по тому, что подобные легенды отчасти включены в путешествия к святым местам, можно было бы думать, что они заимствованы из византийских и восточных источников, но можно допустить, что они возникли и самостоятельно, так как месть являлась общераспространённым обычаем.

Итальянская версия, где герой называется Buttadeo или Bottadio («ударивший бога»), не носит на себе заметных следов заимствований с Востока; в итальянском фольклоре герой — личность, которая уже утратила следы своего преступления; это просто добрый волшебник, дающий добрые советы и выручающий из беды.

Иной представляется версия, исходящая из среды монахов-начетчиков, хранителей легенд и апокрифов. В первом варианте, более раннем (впервые в Цветах истории, 1228, у англичанина Роджера из Вендовера, ум.1236), герой — привратник Пилата, откуда его имя — Картафилос (что значит «привратник»); это — не вечный скиталец, а лишь вечно живущий; он крещён и ведёт святую жизнь. Ударение в данном случае на том, что этот человек — живой свидетель дел Иисуса. Позднее эту историю включил в свою сводную «Большую хронику» монах того же аббатства в Сент-Олбансе Мэтью Парижский.

Имя героя впоследствии истолковывалось схоластиками как καρτα φιλος, что значит «очень любимый»; этот эпитет прилагается в Евангелии от Иоанна к тому ученику, который возлежал у груди Иисуса во время тайной вечери и к которому обращены слова Иисуса: «Если я хочу, чтобы он остался, пока я не приду — что тебе до того?»… (Ев. Иоан., XXI, 22). Но такое толкование евангельского стиха — толкование софистическое, хотя бы потому, что следующий же стих опровергает его. Никаких намёков на легенду об А. в Евангелии нет. Напротив, ясно, что легенда в специфически-христианских версиях гораздо более позднего происхождения, чем Евангелие.

Во втором варианте, где имя героя Buttadeus, или Малх (имя раба Кайафы — Иоан., XVIII, 10), или Ян Родуин (чисто национальное имя) и так далее, герой осуждён блуждать в каменном подземелье; это по-видимому притча, иллюстрирующая проповеди монахов, а в дальнейшем второй вариант приобретает характер описания чудес в авантюрном романе (уже в XVI—XVII века). Таким образом в легенде нашли отражение: 1) народные сказания и 2) новое религиозное учение, которое в эпоху возникновения легенды исходило уже из среды проповедников и монахов, социально (отчасти и национально) чуждой народу; развитие легенды в дальнейшем идёт также по двум руслам — фольклорному (крестьянская среда) и книжному (среда монашества).

Именно в народной среде герой стал евреем, караемым Христом за весь свой народ и часто символизирующим его. Еврейство, рассеянное по Европе, скитающееся и преследуемое, могло легко дать материал для такого образа. Однако окончательная, изложенная в начале версия легенды дошла до нас лишь в образцах XVI—XVII веков, и столь распространённое название «Вечный жид» (лат. «judeus immortalis» — «бессмертный еврей», итал. «l’ebreo errante», фр. «le juif errant», англ. «the wandering jew» — «странствующий жид», нем. «der ewige Jude», чешское и польское «wieczny Żyd» — «вечный жид») средним векам неизвестно.

Немецкая книжка об А. — самый ранний вариант последней версии — относится к 1602 и описывает встречу епископа Эйцена с А. в 1564. Всевозможные описания скитаний А. по разным местам Европы на всех языках исходят частью от немецкой книжки, частью от средневекового Буттадея или Картафила, а сама немецкая книжка опирается на французскую обработку хроники Мэтью Парижского. Как доказал Гастон Парис в 1880, эта окончательная версия — плод протестантского миссионерства. Орфография имени, Ahasverus, более точно воспроизводящая библейское «Ахашвейрош» (соответствует Артаксерксу в книге Есфирь; возможно, Ксеркс I — см. Пурим), исходит исключительно от протестантов, культивировавших еврейский язык. Католические переводы Библии дают «Assuerus». Протестантские теологи, начиная с самого Лютера, лелеяли мечту об обращении в новую, «подлинно христианскую» религию народа, доселе упорно сопротивлявшегося всем миссионерам. В качестве агитационного приёма служила Лютеру и гуманистическая проповедь  о равноправии евреев и свободе совести; как агитационный приём использована была и эта легенда в новом преломлении. Протестантское учение о предопределении вполне гармонировало с легендой о гонимом и преследуемом за своё «преступление» народе-скитальце.

Фольклорные версии легенды и отголоски их в исторических, историко-культурных и богословских трудах XVII—XVIII веков чрезвычайно многочисленны. Политический и экономический кризис в Германии и Франции в первую половину XVII века способствовал росту суеверий и мистических настроений и был благодарной почвой для развития подобных преданий.

В художественную же литературу А. вошёл во второй половине XVIII века, в эпоху поэзии мировой скорби. Эта поэзия не могла пройти мимо старых героев, отражающих в себе в скрытом виде жажду жизни и жажду смерти, титанические порывы, стремление к всеобщей катастрофе.

Первый образец литературного воплощения А. — «лирическая рапсодия» Шубарта «Der ewige Jude» (1783), где А. — воплощение желания смерти, неудовлетворённого и бесконечно мучительного; поэма кончается переменой судьбы Агасфера в «христианском духе»: А. добивается покоя и смерти.

Гёте, начав своего «Der ewige Jude» в эпоху «Sturm und Drang» (1792), бросил его неоконченным, поняв противоречие дохристианского остова легенды с его христианской интерпретацией. В сохранившемся фрагменте имеется налицо сатирический элемент.

Эпигон романтизма, француз Гренье, и В. А. Жуковский в неоконченной поэме «Странствующий жид» (1852) следуют схеме Шубарта; Жуковский варьировал композиционное построение, ведя рассказ от первого лица. Поэма Жуковского писана под влиянием фрагмента Шелли, чем объясняется заглавие «Странствующий (англ. wandering) жид».

Сентиментальным духом проникнуто стихотворение Ламартина. Чисто философскую, свободную от пессимизма трактовку сюжета даёт Эдгар Кине, известный историк-философ. В его мистерии «Ahasverus» (1833) окончательно исчезает национальный мотив и мотив жажды смерти; А. — символ творческой активности человечества; бессмертие А. интерпретируется как победа над смертью, и А., примирённый с богом, становится творцом нового, преображённого мира. В этом произведении Кинэ отразились увлечения французской буржуазной интеллигенции 1820-х и 30-х гг. так называемой «религией прогресса».

Поэма Г. Х. Андерсена «А.» — неудачная попытка романтика дать воплощение «мировой скорби», чуждой творчеству Андерсена.

Дюма посвятил герою роман «Исаак Лакедем» (1853). Остаётся упомянуть о песне Беранже «Le Juif errant», где А. — образ страждущего человечества, и о двух новых претворениях философского мотива А. и «мировой скорби» в образе Вечного жида в конце XIX века. Это поэма Р. Гамерлинга «Ahasverus in Roma» (1868), в которой противопоставлены жажда смерти А. и жажда жизни и наслаждения императора Нерона, сжигающего Рим во имя наслаждения, по совету А. — жажда смерти Агасфера торжествует в конце: Нерон гибнет, пресыщенный.

Тот же пессимизм проявляется и у итальянца А. Графа, поэта пессимизма, пришедшего к мистике и оккультизму. Его драма «Фауст и Агасфер» (сборник «Poemetti Drammatici», 1891) основана на той же антитезе и проникнута тем же настроением, что и поэма Гамерлинга.

Иное оформление легенды об А. — в плане авантюрном и фантастическом, на обычной для этого сюжета мистической основе — представляет собой баллада Ленау «Der ewige Jude» (1839), где А. — галлюцинация охотника, увидевшего медаль с изображением Вечного жида, сделанную из пули, расплющившейся о тело А. Это яркий пример романтической композиции, в противоположность ещё классическим приёмам Шубарта и Гёте.

Наконец роман Сю «Le Juif errant» (1845) соединяет авантюрную, полубульварную фантастику с сатирой на иезуитов и с протестом против угнетения пролетариата.

Странствия А. по мировой литературе подытожил в конце XIX век Рудольф Касснер в своей диссертации об образе Вечного Жида в поэзии различных народов (1897).

В XX столетии образ А. развили, среди других, Киплинг в новелле «Вечный Жид», Аполлинер в новелле «Пражский прохожий», Борхес в новелле «Бессмертный», Пер Лагерквист в романе «Смерть А.», Габриэль Гарсиа Маркес в романе «Сто лет одиночества», Стефан Гейм в романе «А.», Жан д'Ормессон в книге «История Вечного Жида» (1991).

Этот образ продолжает сохранять свою привлекательность и для массовой литературы, например, А. действует как частный сыщик в детективно-оккультных рассказах Эдварда Хоха.

В русской литературе XX века необходимо отметить интересную «рапсодию» В. Г. Тана-Богораза «А.», заостряющую национальный мотив, а также оригинальную трактовку братьев Стругацких в романе «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя» (1988). В романе Ильфа и Петрова «Золотой телёнок» Остап Бендер в ответ на новую версию иностранного журналиста мифа об Адаме и Еве в антураже советского общества изложил остроумную легенду-повесть о Вечном Жиде, захотевшем посмотреть на просторы Днепра, но пойманном петлюровцами и зарубленном ими.