Гениальная гоголевская поэма
«Мертвые души» так и не была окончена/Причины
этого многие склонны видеть в духовном
кризисе, переживавшемся писателем в
последние годы жизни, в его обращении
к религии. С этим связывали отказ от
сатирической направленности творчества
и попытку изобразить во втором томе
«Мертвых душ» некий положительный идеал
русской жизни. Близко знавший Гоголя
архимандрит Федор (Бухарев) вспоминал,
как в 1848 г., уже после выхода первого
тома, спросил писателя, чем же должна
кончиться поэма. «Он, задумавшись,
выразил свое затруднение высказать это
с обстоятельностию. Я возразил, что мне
только нужно знать, оживет ли как следует
Павел Иванович? Гоголь, как будто с
радостию, подтвердил, что это непременно
будет и оживлению его послужит прямым
участием сам Царь и первым вздохом
Чичикова для истинной прочной жизни
должна кончиться поэма... А прочие
спутники Чичикова в «Мертвых душах»,
спросил я Гоголя: и они тоже воскреснут?
«Если захотят», — ответил он с улыбкою...»
Есть основания думать, что таков был
гоголевский замысел с самого начала.
Вскоре после публикации первого тома
«Мертвых душ» Гоголь писал С.Т. Аксакову
по поводу читательского восприятия
поэмы: «...Еще не раскусили, в чем дело...
не узнали важного и главнейшего...» Само
имя главного героя — Павел — подсказывает
разгадку дальнейшей судьбы Чичикова.
Вспомним ревностного гонителя христиан
иудея Савла, признавшего правду новой
веры и превратившегося в апостола Павла
(отсюда выражение «из Савлов в Павлы»).
Подобное же превращение, очевидно,
суждено было претерпеть и Павлу Ивановичу
Чичикову, если бы Гоголю удалось написать
второй том. В.Г. Белинский проницательно
заметил: «...Не в шутку назвал Гоголь
свой роман «поэмою», и не комическую
поэму разумеет он под нею. Это нам сказал
не автор, а его книга. Мы не видим в ней
ничего шуточного и смешного; ни в одном
слове автора не заметили мы намерения
смешить читателя: все серьезно, спокойно,
истинно и глубоко... Не забудьте, что
книга эта есть только экспозиция,
введение в поэму, что автор обещает еще
две такие же большие книги, в которых
мы снова встретимся с Чичиковым и увидим
новые лица, в которых Русь выразится с
другой своей стороны... Нельзя ошибочнее
смотреть на «Мертвые души» и грубее
понимать их, как видя в них сатиру».
По
всей вероятности, первоначально Гоголь
планировал во втором томе показать
обращение Чичикова к христианским
ценностям, а в третьем — добрые дела
героя, теперь уже не собирающего по Руси
фиктивные «мертвые души», а старающегося,
наоборот, оживить души людей. Сохранился
набросок, где автор уже по-иному смотрит
на помещиков, описанных в первом томе:
«...От чего это так, что Манилов, по природе
добрый, даже благородный, бесплодно
прожил в деревне, ни на фош никому не
доставил пользы, опошлел, сделался
приторным своею добротою, а плут
Собакевич, уж вовсе не благородный по
духу и чувствам, однако ж не разорил
мужиков, не допустил их быть ни пьяницами,
ни праздношатайками. И отчего коллежская
регистраторша Коробочка, не читавшая
и книг никаких, кроме Часослова, да и то
еще с грехом пополам, не выучилась
никаким изящным искусствам, кроме разве
гадания на картах, умела, однако ж,
наполнить рублевиками сундучки и
коробочки и сделать это так, что порядок,
какой он там себе ни был, на деревне
все-таки уцелел: души в ломбард не
заложены...» Теперь Гоголь пытался
увидеть какие-то положительные черты
в «мертвых душах» и даже придумать
идеальных помещиков, вроде появляющегося
во втором томе Костанжогло, всецело
озабоченного благом своих крепостных.
Однако в реальной русской жизни таких
типов писатель не встречал. Он сознавал
нехудожественность, искусственность
эпизодов, призванных показать Русь с
иной, чем в первом томе, положительной
стороны. Потому-то так мучительно трудно
и долго работал над вторым томом поэмы.
Можно было бы пойти и по другому пути:
постараться убедительно показать
происшедший с Чичиковым душевный
перелом. Однако тут требовалось подробно
изобразить внутренний мир героя,
психологически мотивировать изменение
его взгляда на окружающую действительность
и соответствующие поступки. Средствами
для решения этой задачи обладала
существовавшая уже во времена Гоголя
реалистическая литература. Во Франции
в те годы звучали имена Стендаля и
Бальзака, а за год до издания «Мертвых
душ», в 1841 г., появился и первый русский
реалистический роман — «Герой нашего
времени» Лермонтова. Но беда была в том,
что реалистическим методом Гоголь так
и не овладел. Внутренние переживания
своих героев он передавал только через
внешность и поступки. Потому-то столь
старательно перечислял все доброе, что
было сделано Коробочкой или Собакевичем.
Однако подобным образом охарактеризовать
перемену, которая должна была произойти
с Чичиковым, оказалось невозможно. И до
третьего тома «Мертвых душ»
Гоголю
не суждено было дойти. Его герой не успел
ни переродиться ни наделать добрых дел,
долженствующих с лихвой перекрыть ушерб
от предыдущих мошенничеств.
Гоголь
мечтал создать гармоничную трилогию.
В первой части порок торжествует, во
второй - перерождается в добродетель в
третьей - творит добрые дела. Однако
если для первого тома «Мертвых душ»
русская жизнь, давала материал в изобилии,
то уже во втором - писателю приходилось
полагаться исключительно на полет
собственной фантазии. Жулики почему-то
не хотели превращаться в борцов за
справедливость, помещики - жить для
блага своих крепостных, чиновники -
возвращать полученные взятки и публично
каяться в свершении должностных
преступлений. Дело ограничилось частичным
крахом чичиковской аферы с мертвыми
душами в финале первого тома. Идеологическая
задача писателя - показать привлекательные
стороны российской действительности
и превращение дурного человека в хорошего
оказалась в неразрешимом противоречии
как с правдой жизни, так и с творческими
возможностями самого Гоголя.