Перед нами была просыпавшаяся
Россия..
А. Герцен
Илья
Ильич Обломов, когда-то резвый, живой и
любознательный мальчик, влача праздное,
паразитическое существование (зачем
трудиться, когда на это есть триста
Захаров!), постепенно опускается.
Праздность становится его идеалом.
"Жизнь в его глазах, — говорится в
романе, — разделялась на две половины:
одна состояла из труда и скуки — это у
него синонимы; другая — из покоя и
мирного веселья". Праздность, лень и
апатия настолько укоренились в Обломове,
что он иной идеал жизни считает даже
противоестественным. "Да разве я
мучусь, разве работаю? — запальчиво
объясняет Обломов своему слуге Захару.
— Кажется, подать, сделать есть кому! Я
ни разу не натянул себе чулок на ноги,
как живу, слава Богу! Стану ли я
беспокоиться?"
Не
мудрено, что Обломов далек от интересов
практической жизни, тяготится ее
запросами, не способен оградить даже
собственные интересы. Когда втершийся
в доверие Обломова жулик и шантажист
расспрашивает о состоянии его дел,
Обломов дает ответ, потрясающий своей
откровенностью. "Послушайте...
Послушайте, — повторил он расстановис-то,
почти шепотом, — я не знаю, что такое
барщина, что такое сельский труд, что
значит бедный мужик, что богатый; не
знаю, что значит четверть ржи или овса,
что она стоит, в каком месяце и что сеют
и жнут, как и когда продают; не знаю,
богат ли я, или беден, буду ли я через
год сыт, или буду нищий — я ничего не
знаю! — заключил он с унынием..."
Примечательна эта деталь — Обломов
делает свое признание "почти шепотом".
Перед ним, быть может, впервые, предстал
весь трагизм и беспомощность его
положения. И несмотря на это осознание,
гибель Обломова неизбежна.
Гончаров
суров и непреклонен в анализе участи
своего героя, хотя писатель и не
замалчивает добрых его качеств. "Началось
с неуменья надевать чулки и кончилось
неуменьем жить".
Обломовщина
— это не только сам Илья Ильич Обломов.
Это и крепостная Обломовка, где начинал
свою жизнь и воспитывался герой; это и
"Выборгская Обломовка" в доме
Агафьи Матвеевны Пшеницыной, где Обломов
закончил свое бесславное поприще; это
и крепостной Захар, с его рабской
преданностью барину, и сонмище жуликов,
проходимцев, охот ников до чужого пирога
(Тарантьев, Иван Матвеевич, Затертый),
сновавших вокруг Обломова и его даровых
доходов. Крепостной строй, порождавший
такие явления, говорил всем своим
содержанием роман Гончарова, был обречен
на гибель, его уничтожение стало насущным
требованием эпохи.
Революционно-демократическая
критика видела в истории Обломова и тот
общественный смысл, который склонна
была не замечать либерально-дворянская
критика. В бесплодных исканиях и
стремлениях Обломова, в его прекраснодушной
фразе, которой он был не чужд в редкие
минуты воодушевления, Добролюбов увидел
общее с той либеральной, бесплодной
болтовней, которой предавались, прикрывая
свое бездействие, многочисленные деятели
из дворян предреформенной поры. Более
того, Добролюбов раскрыл в типе Обломова
то общее, что связывало этого героя с
предшествующими героями русской
литературы. Онегин, Печорин, Рудин, а
затем Обломов — вот этапы эволюции
дворянского героя в литературе и в
жизни.
Эпиграфом к
статье "Что такое обломовщина?"
Добролюбов избрал полные глубокого
смысла слова Гоголя из второго тома
"Мертвых душ": "Где же тот, кто
бы на родном языке русской души умел бы
сказать нам это всемогущее слово
"вперед"? Веки проходят за веками,
полмильона сидней, увальней и болванов
дремлет непробудно, и редко рождается
на Руси муж, умеющий произнести его, это
всемогущее слово..." Вопрос, поставленный
в эпиграфе, вопрос об активном историческом
деятеле, о подлинно положительном герое
литературы волновал все передовое
русское общество. И роман Гончарова, и
статья Добролюбова со всей непреложностью
отвечали, что такими деятелями, такими
героями уже не могли быть ни Онегины,
ни Печорины, ни тем более Обломовы.