Тема Родины в произведениях Федора Абрамова «Пряслины» 1

Абрамов одним из первых смело заговорил о бедственном и бесправном положении крестьян. Он взывал к социальной справедливости, он поведал о тех трагически-тупиковых ситуациях, в которых оказались лучшие люди деревни — совестливые, трудолюбивые, выстоявшие в войну. При этом писатель не впадал в одностороннее обличительство. Он запечатлел израненную, но живую душу народа, не утратившего в пору бед и лишений любовь к земле, чувство ответственности, взаимопомощи, сострадания.

Предварительные заметки к роману 1958 – 1959 годов выявляют болевой накал мысли и чувств писателя: "В стране две денежных системы: рубль и трудодень. Трудодень — палочка, за ней ничего. Колхозник получает трудодни, но их никто никуда не брал, потому что они ничего не стоили.

Даже в налог не брали. Напрашивается чудовищный вывод: деревня была на положении колонии, рабыни. Как же тут можно говорить, что у нас не было эксплуатации?!”

Заметки ко второму роману о послевоенной деревне писатель делал еще в пору работы над "Братьями и сестрами”, а думал о нем и того раньше, ибо "с самого начала были задуманы четыре книги... Но, конечно же, это была лишь общая идея, идея-мечта”.

Замысел второй книги начал оформляться в 1958 – 1959 годах. В 1960 году были сделаны подробные разработки к сюжету романа, к сюжетной линии Михаила, а 31 декабря был составлен подробный план книги. Время непосредственной работы над романом было обозначено в одной из первоначальных рукописей: "декабрь 1960 – март 1966”.

В 1982 году Абрамов вспоминал: "Шесть лет я писал роман "Две зимы...”, шесть лет раздумий и слез над безрадостным житьем-бытьем послевоенной деревни, над безотцовщиной, над судьбой разутой, раздетой и вечно голодной семьи Пряслиных, этим живым будущим России... Кончил. А что делать с романом? Куда отнести? В ленинградский журнал "Нева”, где в 1958 году была напечатана первая книга о Пряслиных? Но туда мне хода нет, оттуда меня еще несколько лет назад с треском выгнали за напечатанную на его страницах повесть "Вокруг да около”. В московские журналы податься? Я отнес "Две зимы...” в "Звезду”... Редколлегия "Звезды” долго тянула резину (как позднее выяснилось, ее смущала острота романа), долго не говорила ни да ни нет. Но, наконец, сообщила: в нынешнем виде она не может напечатать роман”.

В отличие от "Звезды”, роман в "Новом мире” был одобрен, хотя полного единодушия в оценках не было. Одни отмечали, что такого честного, смелого изображения деревни у нас не было, другие говорили, что "книга в целом производит тягостное впечатление”, "слишком нагнетаются беды”. У многих вызвала сомнение композиция романа. Предлагали поставить Михаила в центре повествования, отойти от хроникально-летописной формы.

Форму книги взял под защиту А. Дементьев. Многие согласились, что навязывать автору предлагаемые рецепты не стоит.

28 сентября 1967 года состоялось обсуждение романа в "Новом мире” в присутствии Твардовского. Абрамов выразил готовность еще поработать над романом, но одновременно выразил несогласие со многими замечаниями, в том числе о Михаиле и о языке. Не только Твардовский, но и многие критики упрекали писателя за широкое использование диалектизмов, местных слов и наречений. Абрамов всегда отстаивал свою манеру письма, отстаивал право на изображение богатства народной речи. Время подтвердило его правоту. Искрящееся, многоцветное, весомое слово Абрамова покоряет читателя и сегодня. Но некоторые критические замечания, в том числе языковые, он учел при доработке романа.

На редколлегии "Нового мира” вместе с высокой оценкой романа прозвучали сомнения в его "проходимости” через цензуру. Было высказано предложение "подумать о концовке, об эпилоге”. В результате появился сочиненный "оптимистический привесок” "Вместо эпилога”, датированный 20 ноября 1967 годом. Он был только в журнальном варианте, при первом же переиздании автор снял его.

К этому времени шли переговоры об издании "Двух зим...” в "Роман-газете”. Несмотря на невероятный успех у читателя, редакция отклонила роман: "Не можем рекомендовать двухмиллионному читателю, потому что идут споры вокруг, нет единодушия”. Тогда "Новый мир”, подчеркивая значение романа, выдвинул его на соискание Государственной премии СССР. В защиту романа выступил критик Б. Панкин, бывший тогда главным редактором "Комсомольской правды”, где 14 сентября 1969 года в рубрике "Обсуждаем произведения, выдвинутые на соискание Государственной премии СССР” появилась его большая статья "Живут Пряслины!”. Твардовский сразу откликнулся на статью благодарным письмом критику. Обрадован был и Абрамов: статья придала ему "огромные силы” в пору молчания и наскоков.

Однако Государственную премию СССР он все-таки тогда не получил. Прошло более четверти века со времени споров о произведении. Отошли в прошлое страшные беды послевоенного лихолетья. Новые беды и трагедии нашей истории открылись нам. Не затмили ли они суровую правду абрамовского романа? Выдерживает ли книга писателя сопоставление с произведениями А. Платонова, Б. Пастернака, В. Гроссмана, пролежавшими под гнетом цензуры десятилетия? Подлинное искусство не стареет. Напротив, оно обогащается, оживает со временем, открывая те потаенные глубины, которые нередко ускользали от современников, оглушенных бьющей правдой верхнего слоя. Проза Абрамова еще ждет глубоких исследований и прочтений.

В одной из заметок ("Психология руководителя района”) писатель объясняет, почему в каждом районе обязательно появлялись показательные колхозы, с их помощью пытались теоретически оправдать, на что способен колхозный строй, и практически защитить себя: "Не зря хлебы ели”.

"Отдельные работники района даже понимают, что в нынешних условиях можно иметь только один показательный колхоз. Это разъясняют Лукашину: ты захотел поднять колхоз, подъем которого не запланирован райцентром. Вопреки всем и вся”.

Вставал перед Абрамовым вопрос о герое времени. Выступая против плакатной фигуры бездумного энтузиаста, он хотел ввести думающего героя, начинающего самостоятельно мыслить. Таким должен был стать Лукашин.

"Нынешний герой человек противоречивый, рефлектирующий, сомневающийся, начинающий думать, освобождаться от тяжкого груза догм, которые насаждались в нем в течение многих лет. Да и как может быть иначе? Мой Лукашин думающий человек. Он-то и есть герой современности. Герой еще не тот человек, который умеет только размахивать кувалдой. Но думающий человек пока обречен”.

Наиболее глубоко проблема думающего человека прозвучит в книгах "Пути-перепутья” и "Дом”. Но и в романе "Две зимы и три лета” она затронута. Лукашин заставляет людей думать о своих правах и самостоятельности, когда возвращает кузнеца Илью Нетесова из леса, когда сам отправляется в лес и оставляет руководителем Михаила Пряслина, когда начинает спорить с Подрезовым, с Ганичевым. Начинают размышлять о жизни и спорить друг с другом Михаил, Егорша, Евсей Мошкин, Илья Нетесов, Петр Житов.

Не все задуманное мог реализовать писатель сполна. Он понимал, какие цензурные и редакторские преграды встанут на его пути. Наряду с заострением социальных проблем Абрамов много думал о личных отношениях людей о семье, любви, дружбе, взаимопомощи, взаимопонимании. Он намеренно уходил от прямолинейности в отношениях Михаила и Егорши, Анфисы и Варвары, Варвары и Михаила.

Собирался писатель рассказать подробнее, как прибегал Михаил с дальнего сенокоса за шесть километров на свидание с Варварой, как возвращался обратно и думал: "Никто, конечно, не ездил с Синельги на свидание. Ну и что? Разве был в Синельге такой парень, как он, Мишка? А Варвара? Была такая красивая, такая жаркая молодка?”.

Многочисленные авторские наброски-добавления свидетельствуют об огромной творческой работе художника, о его постоянном стремлении "докопаться до истины”, понять "что такое человек”, что мешает нам жить по-человечески, разумно, радостно, справедливо.

Романы "Пути-перепутья” и "Дом” завершают тетралогию "Братья и сестры”. Создавались они в 1968 – 1978 годы, в тяжкий застойный период, пришедший на смену хрущевской "оттепели”. Но Абрамов оставался верен себе, продолжал сражаться за свободу, человеческое достоинство, за необходимость коренных изменений в стране и в первую очередь в деревне. Он вглядывался в прошлое и настоящее, искал ответы на самые больные вопросы. В чем причина наших бед? Куда мы идем? Что делать, чтобы вывести страну из тупика? Остались ли здоровые силы в стране, в жизни, в народе?

Он исследовал сложные социально-исторические, политические, нравственные и психологические проблемы, поведение народа и отдельной личности.

Рисуя драмы и трагедии народной жизни, показывая, как под влиянием сложившихся условий разрушались, искажались человеческие судьбы и характеры, он одновременно выявлял те здоровые силы нации, те непреходящие нравственные устои, которые помогают человеку всегда, при любых условиях оставаться человеком. Слова Лизы Пряслиной: "Лучше уж совсем на свете не жить, чем без совести” выражают глубинный смысл всех произведений Федора Абрамова.

В пору работы над романами создавались и лучшие повести, и рассказы писателя: "Деревянные кони”, "Пелагея”, "Алька”, "Поездка в прошлое”, "Старухи”, "О чем плачут лошади”. Это было время расцвета дарования художника, когда набирала силу его социально-философская мысль, его личность, подвергавшаяся многим испытаниям. Он выдержал схватку со временем, хотя победа давалась нелегко. Выбор пути и поведения сопровождался немалыми сомнениями, муками, терзаниями.

Становление личности Абрамова, художника и гражданина, предмет будущих исследований. Да и романы "Пути-перепутья” и "Дом”, лучшие повести и рассказы писателя остались во многом еще непрочитанными, неосмысленными. Абрамов опережал время, ставил уже в те годы такие вопросы и проблемы, о которых всерьез заговорили только сегодня.

Глубина проблематики и характеров в книгах Абрамова связана не только с достоверным знанием жизни русской деревни, социально-экономического и политического состояния страны, но в не меньшей степени с личным поведением художника, с его позицией, с его реакцией на обстановку в стране, на проблемы экономической, политической, литературной жизни.

Об этом свидетельствуют дневниковые записи писателя. Их публикация — дело будущего. Сейчас важно подчеркнуть, что мысль и душа его откликались на все сложнейшие вопросы времени. Его тревожили события в Венгрии, Чехословакии, Польше, позднее введение наших войск в Афганистан. Он восхищался выступлением академика А. Д. Сахарова ("глубочайший анализ современного состояния человечества”), ему близок был призыв ученого "преодолеть разобщенность”.

Он не перестает возмущаться нашей бесхозяйственностью, бюрократизмом, бездумным планированием, бессмысленным вложением огромных средств в сельское хозяйство, рабской покорностью тружеников, самодовольством чиновников, бесталанностью правящих кругов ("Везде серость, бездарность, равнодушие”, "Нами правит посредственность. Да и вообще возможна ли яркая личность в правящих инстанциях?”).

Любые проявления бестолковщины заставляли его думать обо всей стране. "И так по всей России. Из года в год. Да что же это такое? Да, немцы нас не разбили, а бюрократизм, может быть, и разобьет”. "Неужели бестолковщина в крови у русского человека?” Трагически переживая спад общественного самосознания, отмечая всеобщую усталость и разочарование, Абрамов одновременно жадно следит за любым проявлением свободолюбия, духовного здоровья, социальной и нравственной активности будь это отдельные события, книги, разговоры, поступки рядовых или выдающихся личностей. Тогда появляются и иные, радостные, интонации: "Процесс, начатый XX съездом, не остановить”. "Живая вода везде. Не только в деревне, но и в городе”.

Глубина постижения времени и вечности доказывается и проверяется поведением художника его книгами, словом, гражданской позицией. Писатель, как и все прочие люди, подвергается испытанию на человечность, на подлинность социального и гуманного самосознания. В такие минуты происходит или утверждение, победа духа или разрушение его. В такой сложной ситуации оказался Абрамов, как и другие деятели культуры, в пору разгрома "Нового мира”, в пору исключения Солженицына из Союза писателей.

Поведение Абрамова тех лет, его мучительные сомнения и решительные действия обогатили его как художника, обусловили социально-нравственную, духовную атмосферу его книг, тот свет человечности, который делает произведения долговечными.

Роман "Пути-перепутья” пожалуй, самый социально острый роман Абрамова. И не в том ли причина, что в критике он не нашел должного осмысления? Даже доброжелательные авторы не столько раскрывали глубину содержания книги, сколько "защищали”, "спасали” роман от разносно-проработочных статей и рецензий.

Работая над романом, писатель ставил и разгадывал те больные вопросы жизни деревни, страны и народа, которые не решены еще и сегодня. Почему царит нищета и бесхозяйственность? Почему и через шесть лет после войны из деревни "выгребали все до зернышка”? Почему крестьянин, добывающий хлеб, кормящий страну, сам остается без хлеба и молока? Кто подлинный хозяин в стане? Народ и власть. Партия и народ. Экономика. Политика. Человек. Методы хозяйствования и методы руководства. Совесть, долг, ответственность, самосознание и фанатизм, демагогия, приспособленчество, цинизм. Трагедия народа, страны, личности. Вот круг жгучих и важнейших проблем, поставленных в романе.

Конечно, не все сказано во весь голос. С присущей требовательностью к себе Абрамов сам заметил: всей правды мне сказать не удалось. Но кто сказал всю правду? К постижению ее мы едва подходим сегодня, до сих пор не можем решить вопрос о земле, о собственности, о свободе и демократии, о причинах наших бед. Каким же мужеством надо было обладать тогда, двадцать, тридцать лет назад, когда в ходу были идеи о нашем самом передовом, лучшем в мире обществе и человеке. Тогда Абрамов ударил в колокол правды, начал будить наше самосознание.

Непосредственно писать роман Абрамов начал 4 октября 1969 года. Сразу сделал запись: "У меня сегодня большой день (начал первые страницы нового романа). И радостно, и страшновато: получится ли? Хватит ли сил совершить то, что задумал? Не дрогну ли? А дрогнуть можно: кое-что, возможно, придется сказать впервые. Впервые в нашей литературе. Во всяком случае, Подрезов и вся его линия заново”. Были уже и варианты названия "Осенние костры”, "Хлебный свет”. Под названием "Костры осенние” роман был представлен весной 1972 года в "Новый мир” и в издательство "Современник”. Окончательное название "Пути-перепутья” родилось лишь в августе 1972 года.

Работа над романом шла трудно, много мук было связано с фигурами Лукашина и Подрезова. Не раз возникали сомнения, опасения. "Очень страшно писать, ибо все время чувствуешь себя бунтарем. Все время выдавливание из себя раба. Но иначе нельзя. Писатель должен быть впереди во всем”.

В марте 1970 года была закончена первая часть романа, в сентябре вторая, в январе 1971 третья. Но это был лишь первый вариант. Как всегда, Абрамов начал редактировать рукопись, переписывать и доделывать многие главы. Работал еще целый год. 12 марта записал в дневнике: "Ура, кончил роман. Вернее, сделал сцену Подрезов у костра. А вообще-то работы еще уйма”. Но мрачные мысли не покидали его, "и вообще грустно: кончаю роман, 4-летнюю работу, может быть, лучшее, что я сделал, а не напечатают. Будет лежать в столе”.

По предварительной договоренности роман должен был быть представлен в "Новый мир” в марте 1972 года. Но Абрамов просит отсрочку, еще раз редактирует книгу. Обсуждение романа на редколлегии "Нового мира” состоялось 30 мая. Роман был одобрен, но, как предполагал автор, было, высказано много редакторски-цензурных замечаний, особенно к третьей части.