|
Традиции и новаторство в творчестве символистов, акмеистов, футуристов 2Вот характерные строки: Что если над медной лавкою, Мерцающая всегда, Мне в сердце длинной булавкою Опустится вдруг звезда? Такими причудливыми, ирреальными выступают явления "обыкновенной” жизни в восприятии Мандельштама. Поэзия Мандельштама глубоко индивидуалистична, резко противопоставлена "толпе”. Поэт создал образы, выражающие капризную, причудливую игру воображения. Субъективное восприятие явлений жизни приводит его к своеобразному поэтическому солипсизму. Не только окружающая действительность сомнительна, но столь же сомнительно и существование самого поэта. Я блуждал в игрушечной чаще И открыл лазоревый грот. Неужели я настоящий И действительно смерть придет? Характерно, что уже в одном из ранних стихотворений (1908) поэт не только декламирует, что он "от жизни смертельно устал” идейно, но художественно, сближаясь с поэзией символистов. Довольно часто в его стихах встречаются абстрактно-символистские образы: "таинственные высоты”, "тайный план”, "непостижимый лес”, "природа серое пятно”, "душа висит над бездною проклятий”” и т. д. Даже в приятии мира поэтом есть что-то надрывное, ущербное: Я так же беден, как природа, И так же прост, как небеса, И призрачна моя свобода, Как птиц полночных голоса. Я вижу месяц бездыханный И небо мертвенней холста; Твой мир болезненный и странный Я принимаю, пустота! Лишь в немногих стихах тех лет Мандельштам выходит в реальный мир, и тогда его поэтические образы становятся не просто средством выражения субъективной игры впечатлений, а выступают в их конкретности. Вот одно из стихотворений 1913 г. В спокойных пригородах снег Сгребают дворники лопатами; Я с мужиками бородатыми Иду, прохожий человек. Мелькают женщины в платках, И тявкают дворняжки шалые, И самоваров розы алые Горят в трактирах и домах. Александр Блок в статье об акмеистах писал: "Настоящим исключением среди них была одна Анна Ахматова; не знаю, считала ли она себя "акмеисткой”; во всяком случае, "расцвета физических и духовных сил” в ее усталой, болезненной, женской и самоуглубленной манере положительно нельзя было найти”. Здесь правильно отмечена главная, доминирующая черта поэзии Ахматовой раннего, "акмеистического” периода ее творчества. Принимая "данный мир” и изображая его в жизненной конкретности, она видит его мрачным, несущим печать обреченности. Здесь все то же, то же, что и прежде, Здесь напрасным кажется мечтать. В доме, у дороги непроезжей, Надо рано ставни запирать. Тихий дом мой пуст и неприветлив. Он на лес глядит одним сукном. В нем кого-то вынули из петли И бранили мертвого потом. Был он грустен или тайно весел. Только смерть большое торжество. На истертом красном плюше кресел Изредка мелькает тень его. Болезненная самоуглубленность поэтессы часто выражается в форме лирической исповеди: Помолись о нищей, о потерянной, О моей живой душе. В этой жизни я немного видела, Только пела и ждала. Знаю: брата я не ненавидела И сестры не предала. Отчего же бог меня наказывал Каждый день и каждый час? Или это ангел мне указывал Свет, невидимый для нас. Тема любви, которой Ахматова уделяет основное внимание, также носила характер болезненного надрыва: Пусть камнем надгробным ляжет На жизни моей любовь. В этих афористических строках декларируется своеобразное единство темы любви и смерти. Другого разрешении тема любви и не могла найти в ахматовской поэзии тех лет. Любовь побеждает смерть, когда поэт проникается сознанием единства человека с миром. Она приобретает болезненный характер, когда в интимных чувствованиях и переживаниях человек ищет спасения от бурь действительности. Очень "предметно”, ярко и своеобразно раскрывает поэт мир женской души. Какие бы темы Ахматова ни брала, она разрабатывает их в интимно-бытовом плане, и даже элементы мистики, имеющиеся в ее стихах, даются в сниженном, "жизненном” проявлении. Религиозные мотивы, которым Ахматова, так же как и Гумилев, отдает известную дань, выступают также в бытовом плане. Я научилась просто, мудро жить, Смотреть на небо, и молиться богу, И долго перед вечером бродить, Чтоб утомить ненужную тревогу. Иногда шуршат в овраге лопухи, И никнет гроздь рябины желто-красной, Слагаю я веселые стихи О жизни тленной, тленной, но прекрасной. Религиозные аксессуары входят в конкретный быт, естественно соединяясь жизненными впечатлениями и любовными переживаниями: Высокие своды костела Синей, чем небесная твердь, Прости меня, мальчик веселый, Что я принесла тебе смерть. За розы с площадки круглой, За глупые письма твои, За то, что, дерзкий и смуглый, Мутно бледнел от любви. Интимность переживаний Ахматовой находит специфическое выражение в описании предметов домашнего обихода. В отличие от других поэтов этого направления, ей чуждо натуралистическое любование вещами. У нее вещь несет, если можно так выразиться, эмоциональную нагрузку, всегда служит раскрытию идеи стихотворения. Через деталь идеи становится непосредственно доходчивой, зрительно ощутимой. Картина далекого прошлого, например, воспроизводится в следующих строках: В ремешках пенал и книги были. Возвращалась я домой из школы. Эти липы, верно, не забыли Нашу встречу, мальчик мой веселый. Душевные переживания также передаются через предметы: Так беспомощно грудь холодела, Но шаги мои были легки. Я на правую руку надела Перчатку с левой руки. Показалось, что много ступеней. А я знала: их только три! Между кленов шепот осенний Попросил: "Со мною умри!” Так лаконично и образно характеризуется состояние душевного смятения. Ахматова создала вполне земную поэзию, чем кто бы то ни был из акмеистов, она преодолела разрыв между поэтической и разговорной речью. Она чуждается эстетического украшательства, стремится к обиходной речи, к простым словам, избегает нарочитой усложненности образа, даже редко прибегает к метафоре. Многие стихи Ахматовой воспринимаются как своеобразный интимный дневник. Отмеченная Блоком "целеустремленность” манеры Ахматовой придает ее стиху отчетливо выраженное индивидуальное своеобразие. Многие стихи носят характер задумчивой беседы: Ты письмо мое, милый, не комкай, До конца его, друг, прочти. Надоело мне быть незнакомкой, Быть чужой на твоем пути. Не гляди так, не хмурься гневно, Я любимая, я твоя. Не пастушка, не королевна И уже не монашенка я. |
Loading
|