Год выпуска: 2003 Издательство:
СПб.: Питер Серия: «Учебное пособие» ISBN:
5-94723-012-7 Формат: DjVu/PDF/DOC/TXT Качество:
Отсканированные страницы / OCR с
ошибками Количество страниц: 304 Язык:
Русский Описание:Учебное пособие
подготовлено для широкой аудитории
учащихся естественнонаучных» гуманитарных
и технических специальностей. Особенностью
пособия является многоплановость
изложения материала. Пособие содержит
большое количество сопоставлении,
изучаемых в разных областях науки, таких
как нейро- и психофизиология, молекулярная
биология, этология, психология. На
современном уровне развития смежных
областей науки возможность таких
сопоставлений является очевидной и ее
реализация полезна для формирования
научного и социального мировоззрения
учащихся. Автор ввел в текст учебного
пособия удачно сформированную систему
вопросов самопроверки для самостоятельной
работы и семинарских занятий.
Основные черты механизмов генетической
памяти: планы и инструкции построения
клеточных структур, органов и тканей
записаны в кодах молекул
ДНК........................ 133
Для процессов индивидуального обучения
и запоминания
необходимы гены, регулирующие работу
внутриклеточных посредников■— Са2+
и циклического АМФ.....................................
140
Гипотезы формирования следов
индивидуального запоминания
Вопросы и задания для самопроверки и
семинаров................................ 298
Список
литературы..............................................................................................
299
Предисловие
Силы человеческой души, называемые в
просторечии психическими актами,
способностями, процессами, функциями,
действиями и дея-тельностями, выступали
и выступают предметом изображения в
мифологии и искусстве, предметом
размышления в теологии и философии,
предметом изучения в психологии и
других науках о человеке. Искусство и
философия отдельно или совместными
усилиями порождают и задают науке
(разумеется, непроизвольно) смысловой
внутренне напряженный образ, который
рано или поздно выступает для науки в
качестве исходного, поискового при
построении возможного предмета научного
исследования. Так, например, античностью
были заданы образ апейрона (атома),
образ души, образ разума, образ памяти,
образы человеческих страстей, героических
поступков, мужества, воли и многого
другого.
Попытки сведения в единое целое различных
гуманитарных и естественно-научных
данных для объяснения, а еще лучше,
понимания того, что самые разные люди
интуитивно называют душой, душевными
переживаниями, мыслями и чувствами,
является важной, хотя и трудно разрешимой
задачей психофизиологии. Такие попытки
со стороны физиологии делались
неоднократно в прошлом, и надо сказать,
что сближение психологии с ее
физиологическими (нейрофизиологическими)
механизмами представляется совсем не
простым равномерным процессом.
Скорее этот процесс можно сопоставить
с причудливым и зависящим от многих
понятных и непонятных причин слиянием
дождевых струй и капель на ветровом
стекле автомашины.
1 Египет J.S. Autobiography. In G.
Lindzey (Ed.). A history of psychology in autobiography. (Vol. 7,
pp. 75-151). San
Francisco: Freeman, 1980.
Тем не менее потребность в целостном
осмыслении всей огромной (может быть,
и неохватной) проблематики психологии,
по-видимому, всегда ощущалась думающими
людьми независимо от уровня их
образования и характера деятельности.
Живой классик современной психологии
Дж. Брунер писал: «Три вопроса повторяются
неизменно: что в человеке является
собственно человеческим? Как он приобрел
это человеческое? Как можно усилить
в нем эту человеческую сущность?»1
Потребность в интегральной оценке
душевных явлений можно увидеть также
и в другом знаменитом высказывании,
принадлежащем Иммануилу Канту: «Две
вещи наполняют душу все новым и растущим
изумлением: звездное небо над головой
и моральный закон во мне».
Тоска по целостности если не души, то
по целостности психологии отчетливо
ощущается в автобиографии А. Р. Лурии,
написанной им в конце жизни. Он вслед
за Максом Ферворном разделял ученых
на «классиков» и «романтиков». Последних
не удовлетворяет расчленение живой
реальности на элементарные компоненты,
воплощение ее в абстрактных моделях.
Они пытаются сохранить богатство
конкретных событий как таковых и их
привлекает наука, сохраняющая это
богатство Сам Александр Романович
счастливо сочетал в себе свойства
«классиков» и «романтиков».
Аналогичную тоску по целостности мы
встречаем у того же Джерома Брунера.
В «Автобиографии» (1980) он не слишком
оптимистически пишет: «Я не чувствую,
чтобы мои работы совершили революцию
или в моем собственном мышлении, или в
состоянии наук о человеке в целом. В
чем-то самом важном я чувствую себя
неудачником. Я надеялся, что психология
сохранит целостность и не превратится
в набор несообщающихся поддисциплин.
Но она превратилась. Я надеялся, что
она найдет способ навести мосты между
науками и искусствами. Но она не нашла».
Нужно сказать, что подобная самооценка
Дж. Брунера не вполне справедлива.
Его работы, как и работы А. Р. Лурии,
внесли существенный вклад в развитие
целостных представлений о человеке,
в изучение его живой души и сознания,
но проблема остается.
1 Лурия А. Р. Этапы пройденного пути.
— М.: Изд-во МГУ, 1982.
Книга В. М. Кроля представляет собой
очередную и достаточно удачную попытку
согласования точек зрения многих наук
на закономерности и механизмы
психических процессов. Особенностью
предлагаемого учебника является
многоплановость изложения материала:
многие явления описываются автором с
учетом их этологических, нейрофизиологических,
информационных и молекулярных
коррелятов. На современном уровне
развития смежных областей науки
возможность таких сопоставлений
является одновременно очевидной и
проблематичной. Ее реализация полезна
для формирования мировоззрения
учащихся. Объединение в рамках одного
учебника описания психологических
явлений и их физиологических механизмов
представляется целесообразным не
только в связи с тем, что это соответствует
учебным планам вузов, но и потому, что
для понимания сущности современной
психологии необходимы знания о механизмах
развития* способностей, мотиваций,
интеллекта, характеристик личности
человека. Важно отметить интенцию
автора к целостному, полному и глубокому
описанию основных фактов и теоретических
положений современной психофизиологии.
Книга написана хорошим языком, живо,
занимательно и убедительно, что ценно
для учебника. Текст содержит четкие
определения описываемых явлений,
понятий, гипотез и закономерностей.
Интегративное, целостное описание
науки, так же как и разделение итогов
(продуктов) изображения, размышления
и исследования, разумеется, весьма
условно и границы размыты1 Конечно,
мифология содержит нечто большее, чем
образ. Афродиту можно считать первым
психологом-экспериментатором. Она, для
того чтобы разлучить Психею с Эротом,
заставляла ее проходить через разные
испытания. Психея, пройдя их, стала
не только богиней, но и символом
бессмертной души, ищущей свой идеал:
«... душа наша не субстанция, сделанная
из метафизической ваты, а легкая и
нежная Психея»1. Душа — бунин-ское
«легкое дыхание», которое у Оли Мещерской
«снова рассеялось в мире, в этом облачном
небе, в этом холодном весеннем ветре»
(Бунин И. А. «Легкое дыхание»). О
значении мифического в культуре точно
написал Т. Манн: «В типичном всегда есть
много мифического, мифического в
том смысле, что типическое, как и всякий
миф, — это изначальный образец,
изначальная форма жизни, вневременная
схема, издревле заданная формула, в
которую укладывается осознающая себя
жизнь, смутно стремящаяся вновь обрести
некогда присущие ей приметы» 2. Именно
в этом смысле мифология и искусство
намного опережают мысль не только
науки, но и философии в познании живого.
И все же нередко создается впечатление,
что искусство, философия и наука имеют
дело с совершенно различными предметами.
1 Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т.
2. М.: Худ. лит., 1990. - С. 259. *MaHti
Г. Собрание сочинений. - М.: Советский
писатель, 1960. Т. 9. - С. 186.
Необходимо более пристальное внимание
и специальная, далеко не простая работа,
чтобы обнаружить сходство в представлениях,
например, о памяти, порожденных
художником, философом и ученым. Причина
этого очевидна. Сходство, если оно
действительно есть, не наглядно, его
нужно устанавливать. В самом деле,
искусство представляет память как
живой целостный образ, как миф, как
живую метафору, например Лета, персону,
например Мнемозина! Раскрыть живую
метафору не просто. Метафора — это
скоропись духа, стенография большой
личности, — говорил Б. Пастернак. Наше
дело ее расшифровывать и понимать.
Философия представляет память как
идею, ценность и смысл, выраженные
в слове: «Философия — это сознание
вслух», — говорил М. К. Мамардашвили.
Наука представляет память как
законосообразный механизм, модель и
проект их реализации, т. е. как действие.
А, Бергсон, В. И. Вернадский неоднократно
подчеркивали, что действие —
характерная черта научной мысли. Сама
наука — это нормативная деятельность,
включающая множество инструментальных
действий от наблюдения до обработки
результатов. Благодаря ориентации
на механизм наука присвоила себе
исключительное право на объективность.
Следы пренебрежения к слову и образу
ощущаются в ней до сего времени,
чему, к сожалению, подражает образование,
забывая о собственной этимологии.
Другими словами, один и тот же предмет
(текст) описывается на разных языках,
которые не так-то легко переводятся с
одного на другой. А иногда перевод
или хотя бы узнавание образа в слове,
слова в действии вообще невозможны,
так как наука может забыть исходный
смысловой образ, пренебречь им, построить
или подставить свой. Например, вместо
образа души — образ поведения или
деятельности, а то и мозга, и искать
соответствующую им онтологию. Когда
наука заходит в тупик, она вновь вынуждена
обращаться к исходному смысловому
образу. На этом примере, между прочим,
хорощо видно, что распространенные
в психологии понятия интериоризации
(извне вовнутрь) и экстериоризации
(изнутри вовне) не более чем удачные (и
удобные!) метафоры, фиксирующие лишь
внешнюю сторону сложнейшей и таинственной
работы взаимного превращения живых
форм, какими являются слово, образ
и действие. Интериоризация в такой же
мере «вращи-вание» (Л. С. Выготский), как
и выращивание или взращивание живых
взаимодействующих форм. А. Н. Леонтьев
проницательно заметил, что в процессе
интериоризации внутренний план впервые
рождается. И, можно добавить, не утрачивает
при этом модуса объективности.
Сходство (не говоря о переводе) между
образом, словом и действием не дано, а
задано. Его нужно искать не в их внешних,
а во внутренних формах. Специальный
анализ, основанный на идеях В. Гумбольдта
и Г. Г. Шпета о внешней и внутренней
формах слова, позволил предположить,
что не только слово гетерогенно.
Гетерогенны образ и действие. Мало
этого, слово, образ и действие буквально
опутаны паутиной генетических и
смысловых связей друг с другом. В итоге
оказывается, что образ, рассматриваемый
как внешняя форма, содержит в своей
внутренней форме слово и действие;
соответственно слово, рассматриваемое
как внешняя форма, содержит в своей
внутренне^ форме образ и действие;
наконец, действие, рассматриваемое как
внешняя форма, содержит в своей
внутренней форме слово и образ1. Сказанное
можно выразить иначе. Слово, рассматриваемое
как текст, имеет не только свой подтекст,
но и, как говорят лингвисты, затпекст.
Это же справедливо для образа и действия.
Известно, что и подтекст не всегда легко
обнаруживается. А прочтение затекста
требует неизмеримо больших усилий,
например, то же слово нужно «расковать»,
добраться до его ядра, до построенного
в действии предметного остова.
1 Зитенко В. П. Мысль и слово Г. Г.
Шпета. - М,: Изд-во РАО, 2000.
Паутина генетических и смысловых
связей, опутывающих слово, образ и
действие, нашла свое отражение и в
излагаемых вданном учебнике трудах
представителей естественно-научных
направлений науки, в частности, в
работах по моделированию семантических
сетей, глубинных и поверхностных
структур построения высказываний.
Математический аппарат многих работ
этого направления основан на порождающих
грамматических структурах Н. Хомского,
важный смысл которых состоит в попытках
формализованного описания переходов от
множества внешних форм фразы к существенно
меньшему количеству ее глубинных
смыслов. Интересно отметить, что
аналогичные проблемьистоят и перед
людьми, занимающимися как художественным,
так и техническим переводом с языка на
язык, В этом плане особый смысл
приобретает известная фраза Ф. Тютчева:
«Мысль изреченная есть ложь» —
совершенно точный перевод
представляется скорее целью, чем
реальной возможностью. Аналогичные
проблемы стоят и перед исследователями,
работающими в области искусственного
интеллекта и вынужденными сопрягать
естественный язык человека с его
интерпретацией на языках программного
обеспечения. Те же самые проблемы,
по-видимому, лежат в основе проблем
некоммуникабельности, когда люди
по мере усложнения предмета общения все
в большей степени не способны понимать
друг друга. Эта принципиальная
проблема сложности общения хорошо
знакома практическим психологам и
педагогам, которые в своей ежедневной
работе обязаны каждый раз пытаться
заново решать ее с каждым учащимся.
Излагаемые в учебнике подходы к
исследованию проблем коммуникации, в
частности подходы, основанные на
парадигме порождающих структур и
семантических сетей памяти, находят
интересные параллели с положениями
об «умной, думающей
памяти».
А. Августин, вслед за греками, признавал
Память одной из главнейших способностей
души наряду с Рассудком и Волей. Ему
принадлежит одно из самых поэтических
описаний работы памяти, которые
имеются в истории культуры:
«Прихожу к равнинам и обширным дворцам
памяти (compos et lata praetoria memoria),
где находятся сокровищницы
(thesauri), куда свезены
бесчисленные образы всего, что было
воспринято. Там же сложены и все наши
мысли, преувеличившие, преуменьшившие
и вообще как-то изменившие то, о чем
сообщили наши внешние чувства. Туда
передано и там спрятано все, что забвением
еще не поглощено и не погребено. Находясь
там, я требую показать мне то, что я
хочу; одно появляется тотчас же, другое
приходится искать дольше, словно
откапывая из каких-то тайников;
что-то вырывается целой толпой, и вместо
того, что ты ищешь и просишь, выскакивает
вперед, словно говоря: "Может, это
нас?" Я мысленно гоню их прочь, и
наконец то, что мне нужно, проясняется
и выходит из своих скрытых убежищ.
Кое-что возникает легко и проходит в
стройном порядке, который и требовался:
идущее впереди уступает место следующему
сзади и, уступив, скрывается, чтобы
выступить вновь, когда я того пожелаю.
Именно так и происходит, когда я
рассказываю о чем-либо по памяти»1.
1 Августин А. Исповедь. М.: Renaissance,
1991.
Сегодня методическая вооруженность
и изощренность психологии при изучении
психических процессов и функций вполне
сопоставима со многими разделами
физиологии, биофизики, биомеханики,
генетики, информатики и других наук,
с которыми она тесно сотрудничает.
Столь же развит и используемый
математический аппарат. Психология и
психологи давно утратили комплекс
неполноценности по поводу субъективности
(субъективизма) своей науки. Исчезли
упреки в ее адрес и по поводу старинного
«душевного водолейства». Несмотря на
сравнительно молодой возраст
экспериментальной психологии, она
накопила солидный багаж, ставший
фундаментом для многих своих отраслей
и практических приложений. Как и в любой
другой науке, в психологии есть множество
конкурирующих теорий, научных направлений
и школ. Усилиями многих замечательных
ученых построена онтология психики,
за что была заплачена немалая цена.
Психологи распредметили ики, говоря
точнее, «раздушевили» душу и в итоге
получили и изучили психику. Другими
словами, сейчас уже имеется «материя»,
которая подлежит опредмечиванию и
одушевлению. Если бы не была сделана
первая часть работы — работа анализа,
не было бы что одушевлять.
Сейчас появились основания для прорыва
к онтологии души. Дли этого на опыт,
накопленный экспериментальной
психологией, нужно суметь посмотреть
другими глазами, например, глазами А.
А. Ухтомского, что чрезвычайно трудно.
Ведь классическая или академическая
психология в своем стремлении к
объективности превращает человека,
т. е. духовное существо (это не больший
комплимент, чем Homo sapiens), во
вполне телесный «нервно-мышечный
препарат» и смотрит на него своим
естественно-научным, телесным глазом.
Соответственно, изолированно
изучаемые психические функции выступают
как препараты, а не как жизненные силы
— силы человеческой души. Классический
пример — исследование Г. Эббингаузом
запоминания бессмысленных слогов. По
этому же пути пока идет и когнитивная
психология, изучающая отдельные «ящики
в голове». Ухтомский, напротив, изучал
реальный нервно-мышечный аппарат, не
утрачивая биологической перспективы,
и смотрел на живое вещество духовным
взором, оком своей души, что не мешало
ему получать вполне академические,
ставшие классическими результаты!. То
же относится к живому движению. Например,
на балет можно смотреть сквозь призму
законов механики или биомеханики, можно
— сквозь призму физиологии активности
или психологической физиологии, а можно
— сквозь призму психологии искусства
эстетики и поэзии как на душой исполненный
полет, как на «моторный профиль»,
«кинетическую мелодию», грацию.
Последняя в античности означала
«великодушие». И эти различные взгляды
на живое движение не столь уж несовместимы.
Об этом свидетельствует опыт Н. А.
Бернштейна, рассматривавшего живое
движение от уровня мыщечных синергии
до одухотворенных — смыслового и
символического уровней2. Трудно сказать,
знал ли Бернштейн характеристику духа,
данную Г. Гегелем: «Дух не есть нечто
абстрактно-простое, а есть система
движений, различающая себя в моментах».
И эта система имеет отчетливую
физиологическую проекцию.
1
Ухтомский А. А. Избранные труды. Л.:
Наука, 1978.
2 Бернштейн Я. А. Физиология движений
и активность. М.: Наука, 1990.
Дух, — писал Г. Г. Шпет, — не метафизический
Сезам, не жизненный эликсир, он реален
не «в себе», а в признании. В таком же
признании нуждается и душа, чему
мешает инерция отрицания или пренебрежения
ею, продолжающаяся и сегодня. Даже в
статье, посвященной методологическому
либерализму в психологии, ее автор А.
В. Юревич, призывая к признанию
соперничающих психологических теорий
равно
достоверными, психологию души считает
все же экстремальным вариантом
гуманистической психологии К Можно
по-разному относиться к христианской
психологии, которую наряду с гуманистической
упомянул Юревич. Однако интерес к душе
как к предмету научного исследования
вовсе не связан с религиозной верой.
Психология поступила довольно
опрометчиво, передав проблему онтологии
души и духа по ведомству религии. Школа
союза души и глагола (М. Цветаева)—
вовсе не школа религии и глагола. Свою
обедню отслужу, сказал когда-то А. Блок.
Философия и наука имеют помимо религиозных
и свои истоки духовности и культуры, к
которым не грех обращаться хотя бы
время от времени.
В поисках целостности психики посильный
вклад в построение онтологии души
вносят (вольно или невольно)
культурно-историческая психология,
психология искусства, гуманистическая
и некоторые другие направления
психологии. Например, Л. С. Выготский
через понятие предметной деятельности
реинтерпретировал всю совокупность
высших психических функций: психика
выступила, таким образом, как специфический
(А. А. Ухтомский сказал бы: функциональный)
орган деятельности. Э. Г. Юдин справедливо
отмечал, что в методологическом
плане первое завоевание культурно-исторической
психологии состояло в том, что понятие
предметной деятельности было использовано
как орудие функционального объяснения
и обоснования целостности предмета
психологии2. В дальнейшем и высшие
психические функции, в том числе память,
стали рассматриваться как интериориЗированные
формы предметной деятельности. Преемники
Выготского постепенно трансформировали
понятие предметной деятельности из
универсального объяснительного
принципа в реальный предмет психологического
исследования. В этом смысле
культурно-историческая психология и
психологическая теория деятельности
могут и должны рассматриваться не
как чуждые классической психологии, а
как закономерные этапы в ее развитии:
в гегелевской терминологии это есть
поиск пути от абстрактного, полученного
в итоге аналитической работы рассудка,
к конкретному, воспроизведение
конкретного посредством разума.
1 Юревич А. В. Методологический
либерализм в психологии // Вопросы
психологии, 2001, № 5. — С. 4.
2 Юдин Э. Г. Методология науки.
Системность. Деятельность. М.: Эдито-риал
УРСС, 1997, С 273.
Когнитивная психология, удачное
изложение, представленное в ряде глав
данного учебника, напротив, есть
непосредственное продолжение и
углубление, притом весьма эффективное,
аналитической работы классической
экспериментальной психологии. Открываемые
(создаваемые?) ею с помощью
микроструктурного и микродинамического
анализа функциональные органы (их
называют функциональными блоками,
блоками функций, упомянутыми выше
ящиками в голове и т. п.) в значительной
степени инвариантны по отношению к
траг^и-ционно выделяемым психическим
актам: ощущение, восприятие, взимание,
память, мышление и т. п. Например, блоки
сенсорного регистра, иконической
памяти, сканирования, опознания,
извлечения смысла трудно отнести только
к какой-либо из перечисленных психических
функций. Это особый путь к синтезу
психических функций. Идя по нему,
психологи лишь на первых порйх
руководствовались компьютерными
метафорами. Предугадать, сегодня его
будущие результаты едва ли возможно.