Страницы жизни и творчества писателя-мариниста А.С. Новикова-Прибоя 2

к началу

По замыслу, которым Алексей Силыч делился с близкими, роман должен был состоять из двух частей: в первой выводимый автором крестьянский малограмотный парень попадает на службу в военно-морской флот и вскоре зачисляется вестовым к капитану 1-го ранга. Пользуясь свободой у своего начальника, он усиленно занимается самообразованием, а главное, инте­ресуется устройством всех корабельных частей. Капитан 1-го ранга, несчастный в семейной жизни, угрюмо пьет и редко выходит из своей каюты. Зато его вестовой докладывает ему о всех непорядках на корабле, а это вызывает приказы по кораблю, начинающиеся словами: «Мною замечено...» Приказы заставляют команду подтягиваться, в результате чего эскадренный броненосец, которым командует почти не выходящий из каюты капитан 1-го ранга, пьянствующий по ночам и отсыпающийся днем, оказывается самым лучшим судном во всей эскадре. Кто же фактический командир броненосца -капитан 1 -го ранга или его вестовой, русский самородок?

Первая часть романа появилась в десятой книге журнала «Знамя», за 1942 год; второй части Алексей Силыч не успел написать: через год с небольшим он умер. Капитану 1-го ранга, командиру эскадренного броненосца «Святослав», автор «Цусимы» дал фамилию Лезвин, а его вестового звали Псалтыревым.

Несомненно, есть кое-что автобиографическое в том, как себя чувствует Псалтырев, попав в роту, где обучали новобранцев. Он говорит другим недовольным:

«- А я очень рад, что попал на службу... Я сам попросился на флот. В нашем селе Хрипунове никакой речушки нет. Воду можно увидеть только в колодцах да в лужах во время дождя. Одно лето мне все-таки повезло, работал батраком у богатого крестьянина на Оке - Это будет от нас верст сто. Там и плавать научился и пароходы повидал. А теперь еще и океаны увижу...»

Это вполне совпадает с тем, что говорил Новиков-Прибой в первое наше свидание, только не Оку, а реку Цну, на которой стоит Тамбов, называл он мне. По Цне тоже ходили пароходы, на Цне и я учился плавать В детстве; Алексей Силыч оказался моим земляком.

Как и сам автор «Капитана 1-го ранга», Псалтырев хороший рассказчик: на каждый случай новобранной жизни у него находился подходящий и, по обыкновению, смешной рассказ.

«- Откуда, Захар, ты знаешь столько сказок и песен?

Он охотно объяснил:

- От бабушки. Она - первая сказочница на селе. И плакальщицы такой нигде не найти. Ее на свадьбы часто приглашают - поплакать по невесте. Вот уже начнет причитать, кажется, камни прослезятся».

Разумеется, дав своему Захару Псалтыреву кое-что свое, Новиков-Прибой тщательно отделяет его от себя в повествовании, которое ведет от третьего лица.

В «Цусиме» автор сам был одним из действующих лиц; в «Капитане 1 -го ранга» действует только Псалтырев, автор же выслушивает его рассказы и передает их читателю.

Этот прием выдержан с начала и до конца первой части романа. Есть единственное место в самом начале, где автор говорит не только о Псалтыреве, а и о себе, но об этом месте я скажу потом.

Захар Псалтырев, деревенский парень, невысокий ростом и худой, но необычайно сильный, грамотный, умница, с золотыми, ко всему способными руками, назначается вестовым к конченому человеку, боготворящему свою молодую жену, которая ему изменяет; меткими, очень выразительными штрихами рисует эту чету Псалтырев.

Вот капитан 1-го ранга Лезвин:

«Толстый, голос у него хриплый, глаза навыкат, борода рыжая, как прошлогодняя трава в болоте. Дышит тяжело, посапывает». В квартире у него несколько книжных шкафов, и в них, как определяет Псалтырев, до трех тысяч томов, но Лезвин ничего не читает. Давно прошло то время, когда он читал, писал доклады, горел мечтою оздоровить жизнь во флоте, теперь он только неумеренно пьет.

А вот его жена:

«Она моложе его лет на тридцать. Корпусом и лицом быть бы ей графиней. И здоровьем бог не обидел, а ничего не работает. Лежит себе целый день на диване, а к вечеру начинает наряжаться в шелка, пудриться, мазаться. Часа два возится, с собой красоту наводит. Потом уходит в Морское собрание. Муж остается один, скучает и от нечего делать свою бороду жует: это значит -он расстроен. С такой женой наш брат пропал бы совсем. Да хоть бы ласковое обхождение имела с мужем, а то и этого нет. Что ни скажет, она все перечит ему: «Ты все глупости говоришь!» Скандалы у них бывали каждый день и начинались с какого-нибудь пустяка. У барыни насморк-муж виноват. Сама же купила себе очень тесные туфли - муж виноват. Дождь долго идет - муж виноват. День очень жаркий - муж виноват. Всегда и во всех случаях он виноват, а она всегда бывает права... Он хочет что-нибудь возразить ей, а у нее даже ноздри побелеют, и как зашипит на него:

- Замолчи, корабельная плесень!»

К этой характеристике мужа и жены добавлять нечего. Таких «в одну телегу впрячь не можно», и Псалтырев повествует, как во время отлучки Лезвина жена его принимает то мичмана Володю, то лейтенанта Мишеля. Между тем Лезвин, уходя в плаванье, приказывал ему «наблюдать за

горизонтом, как сигнальщик с корабельного мостика». За это он даже обещал ему платить пять рублей в месяц.

Но... велик соблазн! Жена Лезвина тоже была не без хитрости: она платила вестовому гораздо больше за молчание о том, что видел он на горизонте. И однажды, тут же после доклада, что «на горизонте чисто», Лезвин, неожиданно для жены вернувшись домой, застал в своей квартире лейтенанта Мишеля...

Лезвин избил Псалтырева и прогнал его в экипаж.

Параллельно с этим неравным и несчастным браком Новиков-Прибой очень искусно развивает и подготовку другого брака: Псалтырев находит себе невесту в лице дочери кухарки Лезвина от моряка Железнова, который дослужился в то время уже до чина контр-адмирала и командует эскадрой. Впоследствии с этой «незаконнорожденной» Валей, которая носит фамилию матери-кухарки, а могла бы носить фамилию Железнова, по отцу, Псалтырев и сочетался «незаконным» браком, ценя в ней то, что она окончила городское училище и работает машинисткой. Впоследствии он видит и отца своей жены контр-адмирала Железнова и убеждается в том, что красота его Вали вся в отца, так что ему даже хочется подойти к командующему эскадрой и назвать себя его зятем. Пока же, как опытный вестовой, хотя и провинившийся у Лезвииа, он попадает снова вестовым к лейтенанту графу Эверлингу.

«Какие же бывают богатые люди на свете! - говорит об этом графе Псалтырев. - Раньше капитан первого ранга Лезвин казался мне богачом, а теперь я понял, что по сравнению с графом он просто нищий. Кроме петербургского особняка у графа есть еще шикарная дача в Гатчине. Он имеет более двухсот тысяч десятин собственной земли. Его имения разбросаны в трех губерниях. Большие доходы дают ему и винокуренные заводы. Градоначальник, генералы, адмиралы и даже министры считают за честь водить с ним знакомство... Без поместьев, дачи и заводов один только графский особняк чего стоит! Семьдесят две комнаты и три зала: большой, средний и малый. И каждое помещение отделано по-разному: то все малиновое, то голубое, то розовое, то под серебро, то под орех разделано... А сколько там разных ваз, статуй, мебели понаставлено, картин понавешено!.. И к чему все это, ума не приложу. Есть вазы выше человеческого роста и очень красиво раскрашены голубыми цветами, В каждую из них может войти мер пять овса, а тут они стоят пустые и безо всякой пользы».

Так Псалтырев попал к сиятельному богачу, как будто для того только, чтобы вполне, до дна, осознать великую социальную неправду: все для одних, для ничтожного меньшинства, и ничего для других, для огромного большинства.

В смысле семейной жизни у молодого графа все было благополучно, тут брак был равный, имелось даже потомство в виде маленькой дочки. И обязанности у Захара Псалтырева были несложные: только подать графу завтрак в его кабинете, обставленном как штурманская рубка и с моделью корабля на столе, а после завтрака убрать этот кабинет, то есть стереть с мебели пыль. Псалптырев понимал, что он понадобился графу только затем, чтобы дополнить «штурманскую рубку» матросской форменкой, чтобы в его кабинете было совсем как на корабле.

Но и в доме молодого графа не удержался долго Псалтырев. Из библиотеки Лезвина он присвоил себе словарь иностранных слов, а в кабинете сиятельного моряка вздумал перелистать книгу по астрономии, причем был перед нею «как баран перед чудотворной иконой», - решительно ничего в ней не понимая, но за этим занятием застал его граф.

«-Чтобы твоего духа не было здесь, вобла паршивая! Шагом марш! - тихо скомандовал Эверлинг».

И Псалтырев снова очутился в экипаже. Впрочем, ненадолго он попал в экипаж. Лезвии разошелся с женой, запил запойно и, по совету своей кухарки, принял к себе опять вестовым того же Псалтырева. Только теперь уже он больше жил на своем корабле, чем на квартире, и, чтобы пить по ночам ему было веселее, придумал наряжать Псалтырева в свою запасную форму, поэтому в капитанской каюте сидели как бы два капитана 1 -го ранга, говорившие друг другу «вы» и называвшие друг друга по имени-отчеству.

В одну из таких ночей с Лезвиным случился удар, и он умер, а Псалтырев, не успевший снять с себя его форменной одежды, был заподозрен в убийстве и грабеже.

Его невиновность разъяснилась, и, к своему счастью, он больше не назначался ни к кому вестовым, а сдал унтер-офицерский экзамен.

Незадолго до своей смерти Лезвин имел столкновение с графом Эверлингом, служившим у него на корабле «Святослав» вахтенным начальником. Так как граф держал себя очень чопорно, то офицеры, которым он небрежно совал свою холодную руку для пожатия, прозвали его «граф - пять холодных сосисок». Разумеется, это прозвище подхватили и матросы, и однаж­ды граф, расслышав из группы матросов слово «сосиски», вздумал наказать их, хотя эскадра стояла тогда в чужом порту, в Алжире. По его приказу шестеро матросов в шлюпке, прикрепленной длинным тросом к носу корабля, должны были грести час, два, три под палящим африканским солнцем, пока не сдвинут с места корабль, стоявший на якоре.

За это издевательство над матросами в чужом порту граф был арестован Лезвиным, по совету Псалтырева, на пять суток. Уехав после того в Петербург, Эверлинг добился там того, что Лезвина отставили от командования кораблем.

Однако издеваться над матросами умели тогда очень изобретательно не только офицеры, да еще из титулованных. Новиков-Прибой начинает свой роман с издевательств, которым подвергались матросы-новобранцы от своих унтер-офицеров, приставленных к ним в качестве обучающих строю и «словесности», то есть морскому уставу, порядку отдания чести, обязанностям часового и т. д.

Эта «словесность» требовала некоторой умственной работы-сообразительности и памяти, а к такой работе не все новобранцы, тем более из безграмотных, были способны. И вот старший унтер-офицер (с тремя басонами на погонах) Храпов, обучавший при помощи рукоприкладства, однажды долго бил по шее одного наиболее безнадежного и тупого из новобранцев - Капитонова, но устал наконец и обратился к будущему автору «Цусимы»:

«- А ну-ка, смажь ему разок по карточке! Да по-настоящему, смотри!

Я отказался выполнить такое приказание.

Храпов стиснул зубы и ощетинил усы. Сухое лицо его стало багровым.

Он жестко посмотрел на меня, а потом уставился, словно гипнотизер,

напряженным и неподвижным взглядом на Капитонова. Последовал приказ с хриплым выкриком:

- Капитонов! Если он не того, то ты привари ему пару горячих!

- Есть, господин обучающий!

Ко мне повернулось лицо Капитонова, бледное, как маска, и на момент я увидел его глаза, бессмысленно округлившиеся и пустые, точно он внезапно ослеп. Правая рука его откинулась, и не успел я произнести ни одного слова, как голова моя мотнулась сначала в одну сторону, потом в другую, и зазвенело в ушах.

- Мерзавец! За что ты меня ударил! - крикнул я в исступлении. Я упал на койку, но сейчас же вскочил, чтобы броситься на Капитонова; но он сам свалился на пол, как подкошенный, а над ним, яростный и страшный, стоял Псалтырев... До моего сознания донесся резкий голос:

- Разойдись! - и я увидел удаляющуюся спину Храпова».

Это автобиографично, и это единственное место в романе, где автор говорит не только о герое, но и о себе. Это еще яркая иллюстрация к тому, как жизнь учила будущего писателя. Это была прелюдия к Цусимскому сражению, предметному обучению не только Новикова-Прибоя, а целой России.

«Капитан 1-го ранга» задуман был в двух частях; причем во второй части Захар Псалтырев уже при советской власти становится действительно капитаном 1-го ранга, командиром большого военного корабля. Между прочим, Алексей Силыч говорил мне, что он занят трудной задачей: ослепшему и совершенно потерявшему слух графу Эверлингу его домашние пытаются объяснить, что произошла Октябрьская революция, и не могут.

В то время как «Цусима» явилась историческим повествованием, в основу которого легли мемуарные материалы, роман «Капитан, 1-го ранга» воплотил художественный замысел вполне уже зрелого писателя, причем для этого замысла подобраны как свои личные, так и чужие наблюдения и факты, не использованные в «Цусиме».

Тут нелишним будет сказать, что эпизод, нашедший место в конце первой части «Капитана 1 -го ранга», а именно как Псалтырев убивает бешеную собаку и тем спасает от укусов маленького ребенка одного моряка, перекочевал сюда из «Рассказа боцманмата», напечатанного еще в 1914 году. Правда, эпизод значительно изменен, но основная суть его осталась: и там и здесь матрос -спаситель. И вообще весь этот молодой рассказ Новикова-Прибоя был как бы зерном, из которого вырос впоследствии, через - четверть века, целый роман. Это пример того, как долго вынашиваются в душе художника замыслы, как трудно бывает облечь их в плоть и кровь, дать вполне законченную художе­ственную форму, способную воздействовать на огромный круг читателей.

Подводя итоги художественной деятельности матроса Новикова, можно смело сказать, что он стал капитаном 1-го ранга в русской литературе. Он всемирно известен. Его книги читают и в Японии, и в Китае, и в Индии, и в Америке Северной, и в Америке Южной, и в Австралии, не говоря уже о европейских странах. Едва ли я ошибусь, если скажу, что он надолго еще останется одним из самых популярных писателей во всем читающем мире.

Лично выстраданы все произведения Новикова-Прибоя, и читатель чувствует это по тем деталям, какими полны его вещи. Их не выдумаешь, этих деталей, сидя в кабинете, как ни напрягай для этого воображение.

О важном и об очень важном, в масштабах не частных, а общегосударственных писал этот бывший матрос, происходивший из крестьян Тамбовской губернии. А как трудна, как своеобычна его тематика, видно уже из того, что нет пока в русской художественной литературе его достойного преемника.

Советский Союз омывают четырнадцать морей, его морские границы громадны. Нам нужны морские писатели. Морскими писателями могут быть скорее всего моряки, которым вполне доступна поэзия моря. Для них первым учителем может явиться А. С. Новиков-Прибой.

Судьба и жизнь этих желанных морских художников слова сложится, конечно, иначе, чем судьба и жизнь автора «Цусимы», и это позволит им проявить оригинальность, широту взгляда, осовременить вечный этот сюжет-море.

Мне хочется сказать еще об одной особенности Новикова-Прибоя, к которой подготовила его способность рассказывать: он очень охотно выступал перед читателями, чем напоминал Маяковского. Но Маяковский читал свои стихи, а Новиков-Прибой рассказывал о том, что он хотел бы написать.

Он как бы вводил массового читателя в лабораторию своего творчества, широко открывая двери. Далеко не всякий писатель к этому склонен.

У Новикова-Прибоя выходило совершенно естественно то, что у другого не могло бы выйти при всем даже его старании.

Никакого средостения между автором «Цусимы» и миллионами его читателей не было: он был так же вполне народен, как казахский акын, как украинский кобзарь. Такие огромные тиражи книг, какие выпускаются издательствами теперь, были совершенно немыслимы для дореволюционного времени. Появился, значит, многомиллионный читатель, который раньше говорил о книгах словами толстовского Акима из «Плодов просвещения»: «Баловство, тае, - про неправду все писано!» Новикову-Прибою выпала честь показать Акимам, что он писал «про правду», писал просто, понятно, доходчиво, брал серьезнейшие жизненные темы.) Этому способствовали его выступления во флоте, в весьма многих городах Союза ССР, на заводах, в ла­заретах во время Отечественной войны. Встречали его всегда сердечно, так как был он очень популярен, биография его была общеизвестна, поэтому личное воздействие его на слушателей было громадно.

Таким образом он воспитывал читателя, а это не такая легкая вещь. Для писателя необходимо, чтобы читатель понимал, что такое художественное произведение, что скрывается под словом «мастерство писателя».

Где бы ни бывал Новиков-Прибой, куда бы ни ездил, с ним в кармане всегда неразлучно записная книжка, Книжки в разных переплетах - синие, серые, голубые, коричневые, купленные в пути, на улице. На их страницах -охотничьи наблюдения, пейзажи, отдельные услышанные фразы, кратко записанные сюжеты будущих рассказов, народные приметы, удачные сравнения.

Алексей Силыч охотно посвящает в них своих друзей.

Вот некоторые из записей.

Молодой морячок дефилирует по морскому бульвару мимо скучающей девушки. Остановился возле, решив поразить ее своим остроумием.

- Позвольте бросить якорь у вашего сердца!

- Но девушка, видно, хорошо разбиралась в морской терминологии.

- Слишком каменистый грунт, боюсь, не зацепитесь!

***

Матрос вернулся на корабль с синяками.

- Где это, браток, тебя такими сигнальными огнями украсили?

***

Он был стар, и казалось, что душа его обросла ракушками.

***

На корабле молодой матрос ищет ревизора.

- А ты на клотике был? - спрашивает его квартирмейстер.

- Никак нет.

- Ну пойди и посмотри. Он, наверное, там сидит...

***

Одна знакомая, прежде чем начать читать какой-нибудь роман, всегда заглядывает в конец книги. Если роман оканчивался свадьбой, то она читала его.

***

- Мы с ним родственники: в прошлом году на одном солнышке онучки сушили.

Оглох дождь. Бог его посылает туда, где просят, а он хлещет, где косят;

его посылают туда, где сеют, а он льется, где сено.

***

Один волк от стрихнина умер, а другой сидит рядом и псалтырь читает.

***

Лиса только не говорит, а то все понимает.

***

Он шел, точно плыл под бом-брам-стеньгами и лиселями.

***

Он засмеялся, загрохотав, точно якорный канат в клюзе.

***

Примета в Архангельске. Если чайки сидят на воде, значит, в море разыгрывается шторм.

***

Справка. При циклоне в северном полушарии частицы воздуха вращаются против движения часовой стрелки. И наоборот, в южном частицы воздуха не вращаются по кругам, но имеют спиральное движение.

***

Любовь освежает сердце.

***

Собачья вахта-с полуночи до 4 часов утра.

***

Твою честность и в бинокль не увидишь.

***

Прозвище одного штурмана - Карболовая Кислота

***

Ром «Мухобой». В Англии есть такой ром-один пьет его, а семеро пьяны

бывают.

***

Подстрижен «под карусель».

***

- Я тебе только два зуба оставил. Чтоб сахар грызть...

***

Я за работой машины слежу-слухом, глазами, носом, руками. Четырьмя чувствами. Я по запаху чувствую, когда загорается подшипник.

Сохранилось множество воспоминаний тех, кто хорошо знал Новикова -Прибоя. Александр Яковлев назвал свои воспоминания так: «Любимое слово -«друг». В этой статье мы узнаем о последних днях Новикова - Прибоя. Меня всегда восхищала в Силыче его неукротимая бодрость и жизнерадостность, и какой же он здоровяк! - вспоминает Яковлев.

Раз на охоте он подстрелил маленького чирка, чирок упал на тонкий лед озера, и Силыч, в охотничьем азарте, чтобы его достать, пошел в воду, разгребая льдины руками. Все это ему было нипочем...

И вдруг я узнал, что Силыча положили в больницу. Мне стало грустно, что мои товарищи начали болеть. Что это? Неужели вечер нашей жизни? Мне не верилось. Будто еще полдень. Жизнь большая, большая. И мы обязаны жить, ибо нам предстоит большая работа. Не выполнив ее, мы не имеем права не только умирать, но и болеть. Но вот ко мне пришел Александр Владимирович Перегудов, наш общий друг, и сказал, что Новикову-Прибою сделали операцию. Тут уж я совсем забеспокоился, но Александр Владимирович меня обнадежил, сказав, что операция прошла вполне благополучно. Рассказал, что перед операцией Алексей Силыч волновался. Он никогда в жизни не болел, и операция пугала его. Делали ее под местным наркозом. Во время операции Силыч уже успокоился, рассказывал врачам анекдоты и наблюдал в блестящий рефлектор, как резали его брюшину. «Правда, у меня все же мурашки бегали по телу и кружилась голова», - сказал он жене на другой день.

И вдруг через день неожиданное известие - у Силыча рак. Я бросился к телефону, вызвал Марию Людвиговну: «Правда ли?» Она сказала: «Да!»

Вся литературная Москва полна разговоров о роковой болезни Новикова-Прибоя и о близком, печальном ее исходе...

На правах близкого друга Алексея Силыча навестил в эти дни в больнице А. В. Перегудов, после чего он написал мне: «Был у Силыча и убедился, что дни его жизни сочтены и что уже не много осталось этих дней... Взгляд его безучастен, вернее, устремлен куда-то по ту сторону жизни... В разговоре он два раза сказал: «Чувствую, что мне отсюда не выйти». И в то же время говорит: «Если выйду отсюда, уеду на дачу. Ты обязательно приезжай ко мне. Я тебе дам телеграмму». Он даже сделал мне надпись на своей книге «Капитан 1-го ранга». Я подставил ему спину, он писал лежа... Поцеловал я его на прощание три раза. Он закрыл глаза, стиснул челюсти, задергалось его лицо, и все остатки сил он собрал, чтобы удержать слезы. Такова была наша последняя встреча...» Письмо это от Перегудова было от 15 апреля 1944 года. 29 апреля в 4 часа вечера Силыч умер.

Трудно было поверить в это. Я не видел его умирающим, не видел его взгляда, «устремленного по ту сторону жизни», поэтому для меня он был весь земной, весь идущий от жизни, и увязать его образ со смертью, казалось, было невозможно.

Третьего мая мы с Перегудовым ходили на Новодевичье кладбище выбирать место для могилы Силыча. Место выбрал я. Перегудов одобрил, и мы убедили Марию Людвиговну...

В тот же день мая я пришел в квартиру Новикова-Прибоя. Было 8 часов утра. Плач у гроба родственников. Вся семья Новиковых, Перегудовых, Никандров, Замошкин... В 9 часов мы вынесли гроб на катафалк-автобус. Едем в союз. С 11 часов караул у гроба. 70 писателей сменяют друг друга. Матросы, цусимцы, офицеры... В 2 часа траурный митинг, В 4 часа на Новодевичье кладбище. Речи у могилы. Очень сильную речь сказал Константин Федин.

Огромное, почти решающее значение для литературной судьбы писателя имеет его индивидуальность. Свойства личного дара писателя дают ему место среди его современников и завоевывают к нему внимание будущего. Мы слышим много песен, а запоминаем какую-нибудь одну. Слышим много рассказчиков, а в памяти храним какого-нибудь одного. И запомнившаяся песня обычно бывает проста, и рассказчик тоже прост, но только прост по-своему.

Алексей Силыч Новиков-Прибой был человеком, был явлением самобытным. Он обладал жизнью, которая запоминается сразу навсегда. Тамбовский крестьянин, балтийский матрос, революционер, участник исторической морской битвы, писатель, автор книги, известной во флоте и армии, в городе и деревне, книги, равно понятной академику и рабочему.

Каждую особенность своей биографии этот богатый человек обратил в качества своей литературы: он писал расчетливо - метко, как крестьянин, поэтично, как моряк, целеустремленно, как революционер. Книги его представляют воплощение его жизненных свойств.

В работе над самой большой из книг - над «Цусимой» - он видел свою миссию. «Цусима» была одновременно плодом жизни и целью жизни.

Эта книга есть подлинная эпопея. Создавая ее на протяжении, почти четырех десятилетий, возвращаясь к написанному, переделывая его, дополняя, автор стремился к объективному своду исторических фактов, к соединению самых разнообразных сказаний о трагической битве, к отысканию той правды, которая могла быть названа былью. Я встречал морских офицеров, участников цусимского боя, и по рассказам их понял, что Новиков-Прибой сделал из них своеобразных участников книги. Они были вовлечены писателем в работу, и не только вовлечены, но увлечены ею, захвачены мыслью о создании правильной, справедливой картины исторического события. Так же точно привлекались к свидетельским поискам материалов матросы, бывшие в японском плену. Работа над книгой сделалась групповым творчеством, которое слито в целое личным авторством писателя. Так, именно так создавались в прошлом эпопеи, так создал эпопею о битве русского флота Новиков-Прибой.

Новиков-Прибой писал о народе тем языком, которым владеет редкий писатель, - языком народным. Поэтический дар его в истоках своих прикасается к талантам сказителей.

И замечательно, что он был непревзойденным рассказчиком и свои написанные произведения никогда не читал по книге, а сказывал наизусть.

Народность дара Новикова-Прибоя - вот что сделало его рассказчиком, писателем неповторимым и вот почему в нашей памяти не может заглохнуть песня, которую спел этот необыкновенный человек своей необыкновенной жизнью.