Страницы жизни и творчества писателя-мариниста А.С. Новикова-Прибоя

1  2

Каждый человек должен знать историю того города, деревни, поселка, где он родился. Особый интерес представляют не только исторические справки, но и сведения о том, кто из замечательных людей жил, творил в родных местах. Когда я задался вопросом, кого же из писателей, поэтов, художников и других представителей творчества, кроме Горбунова, я знаю, оказалось никого. И тогда возникла идея обратиться в краеведческие музеи города Ивантеевки и города Пушкино, где наверняка могли мне помочь. Я был очень удивлен, когда узнал, что в Пушкинском районе наряду с такими поэтами и писателями как Аксаков, Пришвин, Паустовский, Д. Бедный, В. Маяковский, много лет жил и творил писатель - маринист Новиков - Прибой. Я когда- то прочитал его рассказ «Море зовет», который мне очень понравился, и новость, что писатель работал над своими произведениями в Пушкинском районе, меня очень заинтересовала. В музее мне помогли найти адрес младшей дочери писателя - Ирины Алексеевны Новиковой. Мне было очень приятно, когда Ирина Алексеевна изъявила готовность помочь в поисках материалов об ее отце - А.С. Новикове - Прибое. В первом же телефонном разговоре она сообщила, что в марте - апреле выходит пятитомник писателя, и обещала подарить собрание сочинений нашей школе.

Чем дальше шел поиск, тем больше я узнавал о А.С. Новикове - Прибое. Так Ирина Алексеевна при очередном разговоре сообщила, что писатель Перегудов написал «Повесть о писателе и друге», в которой рассказал о замечательном человеке Алексее Силыче Новикове - Прибое. В Черкизове до сих пор сохранилась дача писателя, где он работал до последних дней, и стоит эта дача на улице, названной его именем. Большую помощь в работе над материалом о Новикове - Прибое оказал Олег Николаевич Бойко - работник краеведческого музея г.Пушкино. Он рассказал, что живя на даче, Новиков -Прибой вставал очень рано и работал над своими произведениями.

Об этом периоде сохранились воспоминания Ивана Рихилло, друга писателя. Рихилло вспоминает: « Он встает еще затемно и до завтрака успевает написать полстраницы. Работает Новиков - Прибой медленно, трудно и если за день ему удается написать полторы-две страницы, он бесконечно доволен и счастлив. «Когда я сажусь за работу,— говорит он,— то всегда представляю, что это моя последняя книга. Поэтому и надо написать ее, как можно лучше. Тут уж изо всех сил стараешься. Все знакомые в курсе похода 2-й Тихоокеанской эскадры, с которой Новиков-Прибой направлялся на Дальний Восток. Задают вопросы, интересуются отдельными моментами плавания, и Алексей Силыч с большой охотой начинает делиться своими воспоминаниями, а рассказчик он удивительный.

Как-то в дом приблудилась чья-то собака, и Алексей Силыч в связи с этим вспомнил одну историю.

— Однажды, когда наш катер отваливал от пристани, с берега на корму прыгнул чей-то пес. Масть у этой дворняги была бурая, уши стрелой, хвост бубликом. Пес радостно вилял хвостом и умильно заглядывал всем в глаза. «Вероятно, отстал от какого-нибудь корабля»,— решили матросы и взяли его на наш броненосец. Но как назвать пса?.. Так как знакомство это состоялось во вторник, его назвали Вторником. Собака стала членом экипажа.

Море Вторник любил преданным чувством. Сядет, бывало, на юте и часами глядит на него, будто художник или поэт-лирик. Иногда он отправлялся с нами на берег прогуляться, но, как только раздавалась команда об отправлении обратного катера, он со всех ног мчался на пристань, чтобы успеть на корабль. Перед походом нашу эскадру посетил Николай Второй. Вторника загнали в машинное отделение. И вот когда царь должен был оставить корабль, вахтенный начальник громко скомандовал: «Катер к правому трапу!»

Пес, услыхав знакомую команду, вырвался на верхнюю палубу и с радостным лаем бросился к трапу, обгоняя коронованного гостя и всю его свиту. Боже, надо было видеть лица наших адмиралов, чтобы понять весь ужас положения! Ведь пес в своем собачьем порыве мог столкнуть его императорское величество с трапа прямо в воду! Великий князь укоризненно поглядел на командующего эскадрой, Рожественский — с медвежьей свирепостью на своих подчиненных, а командир нашего корабля даже полуприсел от немого ужаса. Царь уже был на нижней ступеньке трапа, как к его ногам кубарем скатился Вторник. Николай, обеспамятев от испуга, ухватился за поручни, но, опомнив­шись, ласково улыбнулся и соизволил сказать: «Какая милая собачка!»

Вся царская свита моментально заулыбалась, зашумела: «Какой умница!» «Какой редкий красавец!»

А командующий эскадрой Рожественский заметил басом: «Собака-патриот!»

Видно было, что в этот момент многие из офицеров завидовали счастью нашей бурой дворняги.

В памяти друзей сохранилось множество историй, рассказанных писателем. Почти все они связаны с морем.

Существует в родной нашей речи множество слов, (которые под действием времени постепенно утратили начальный свой смысл. Но неизмеримо больше в ней слов таких, основу которых летящие годы ничуть не меняют, а только шлифуют их и придают им все новые и новые грани.

Море... Вот одно из таких вечных слов. Чистое, звонкое, удивительно ёмкое в удивительной беспредельности своих смысловых оттенков.

Море! - и мы видим одномоментно весь шар земной. Как бы плывущие средь голубых волн зеленые материки и острова.

Море! - и в этом слове возникает отдельная судьба, путь человека в море житейском, всегда неспокойном, всегда манящем вдаль и вдаль.

Я читаю строки удивительной красоты: «Гаснут последние звезды, бледнеет, словно умирает луна, а восток разгорается все сильнее, отбрасывая лучи из пурпура и золота. Море, освобождаясь от покрова ночи, пламенеет; по зеркальной глади, сплетаясь в причудливые тона, разливаются цветистые краски.

Это Алексей Силыч Новиков. Это его художническое видение той грозной, могучей стихии, которую в сердце своем он пронес через всю жизнь. Море было его розовой детской мечтой. Море было его тяжкой матросской долей. - Море было его суровым военным подвигом. Море стало его вдохновенным - и навсегда ! - призванием литератора.

К фамилии своей он добавил ураганное штормовое слово - Прибой. Оно точнее всего соответствовало его духу убежденного борца. И человека несгибаемой силы воли в своем стремлении непременно, сквозь любые грозы и бури, достичь поставленной перед собой возвышенной цели: служить Родине правдивым пером писателя.

Если прибегнуть к сравнению из области военного мореходства его времени, Алексей Силыч был тяжелым линейным кораблем, броненосцем, оснащенным орудиями наиболее крупного калибра. Пусть не обладающим рекордной скоростью хода. Ни для того, чтобы рыскать по морю наугад в поисках противника, ни для того, тем более, чтобы убегать от него. А честный бой, все равно-ближний или дальний, но необходимый и неизбежный, он принимал смело, шел навстречу ему и обязательно выигрывал.

И если он сам себе создал добавление «Прибой» к родовой фамилии Новиков, то его отчество нам предстает как некая счастливая аллегория. Он и вправду Силыч, потому что крепко сбит, широкоплеч, светел лицом и взглядом. Отец его - Сила. И, как богатырь былинный, эту силу отцовскую сын не растратил попусту: своим писательским мастерством после себя он оставил достойный след, прочно впечатанный в историю развития русской литературы. Алексей Силыч ныне вступил во второй век своей жизни. Его книги - «Цусима», «Соленая купель», «Женщина в море», «Капитан 1-го ранга» и другие, пять томов избранных сочинений, - с нами.

Прощай же, море! Не забуду

Твоей торжественной красы

И долго, долго слышать буду

Твой гул в вечерние часы...

Бессмертные строки Александра Сергеевича Пушкина. Но как подходят они по духу своему и к Новикову-Прибою!

В центре Москвы, по улице Семашко, белеет четырехэтажный дом под № 5. На восточной торцовой стене его мемориальная доска розово-серого мрамора с надписью:

«В этом доме в 1930-1944 годах жил и работал писатель Алексей Силыч Новиков-Прибой». В верхней части доски - барельефный портрет писателя. Скульптор, по-видимому, близко знал Алексея Силыча, потому что удивительно верно изваял суровое выражение лица писателя, показав его таким, каким живет он в памяти миллионов его читателей.

Сын крестьянина, детство и юность провел в глухом селе, окруженном стеной диких лесов. С юных лет тяжелый земледельческий труд, грамоте обучался у дьячка, а затем в церковноприходской школе. Мать оставила мальчика к пострижению в монахи, всего один месяц оставался до того дня, когда Алексей Новиков должен был уйти в монастырь. Но однажды после очередного посещения с матерью монастыря на обратном пути домой повстречался им матрос с золотыми буквами на бескозырке - "Повелитель бурь". Несколько часов проведенных с ним превратили мальчика в убежденного "моряка". Когда в 1899 году пришел срок призыва на военную службу, юноша вызвался в военно-морской флот. Посещал кронштадскую воскресную школу, служил матросом на Балтийском флоте, вступил в подпольный социал-демократический кружок, распространял нелегальную литературу. В 1903 году был арестован, а затем как «неблагонадежный» переведен на броненосец «Орел», отправлявшийся в составе эскадры на Тихий океан, где шла война с Японией. Так будущий писатель оказался в огне Цусимского сражения. Затем - восемь месяцев японского плена.

О начале творческого пути писатель рассказывал так. Когда Новиков -Прибой начинал писать, а это было в 1906-1907 годах, то в русской литературе уже работал писатель Новиков Иван Алексеевич... Потому мне, второму Новикову, уже подписываться «Новиков» было неудобно. Спутали бы, опять же старшего писателя немножко как-то подвел бы. Тогда придумал я иную фамилию-псевдоним, назвал себя «Матрос Затертый», намекая этим на тяжелое положение матроса в старом царском флоте. Ну, напечатал одну брошюрочку, другую. Посмотрел, потом подумал, подумал - Матрос Затертый! Нет, не звучит. Что-то очень жалобное... Подумал еще, написал «Новиков-Прибой». И мне понравилось. Пошел к друзьям: «Ну как, нравится?» И им понравилось. Ну вот так с тех пор и повелось.

В 1907 году также под псевдонимом Новиков - Прибой выпустил книги «Безумцы и бесплодные жертвы» и «За чужие Грехи», почти тотчас - по выходе они были конфискованы. Весной 1906 г. поселился в родном с.Матвеевском, но уже осенью, был вынужден переехать в Петербург и перейти на нелегальное положение. В конце 1907 т. бежал в Финляндию, затем в Англию. Побывал также во Франции, Италии, Испании, Северной Африке, прошел за границей трудную школу иностранного рабочего, в неприветливом Лондоне встретил дочь русского эмигранта, которая стала ему верной спутницей на всю жизнь.

Царская цензура препятствовала публикациям, поэтому до революции печатался сравнительно мало. Но М. Горький помог поместить рассказ «По -темному» (1912) в ж. «Современник», затем целый год в 1912-1913 г.г. Новиков -Прибой жил у М. Горького на о. Капри, где написал несколько рассказов. Продолжая традиции своего учителя в литературе К. Станюковича, Новиков -Прибой описывал в лице матросов простых русских людей, мужественных и добрых, преданных родине и воинскому долгу. В 1914 г. - подготовил к печати сборник «Морские рассказы» (опубл. 1917), Кроме морских рассказов, написал и произведения из крестьянской жизни - «Лишний» (1913), «Порченый» (1917).

После Октябрьской революции участвовал в работе по снабжению Москвы продовольствием. В 1919 г. издал сборник рассказов «Две души», повесть «Море зовет».

В начале 20-х гг. выходит в свет целый ряд книг Новикова-Прибоя. Дважды переиздаются «Морские рассказы» и «Две души». Выходят сборники рассказов «Победитель бурь», «Порченый», «Бойня», «Во власти моря» и др. Не раз издается повесть «Подводники» (1923), в которой переданы будни русской подводной лодки, находящейся в дальнем, длительном и опасном плавании. О популярности Новикова-Прибоя свидетельствует публикация его произведений: в 1926-1927 г.г. выходит пятитомное собрание его сочинений в Харькове, в 1927-1928 гг. пятитомное собрание сочинений в Ленинграде. В 1929 и 1929-1931 гг. читатели получают шеститомные собрания сочинений писателя;

Еще в японском плену Новиков-Прибой в ходе бесед с уцелевшими матросами собирал материалы о Цусимском сражении. Отдельные очерки в 1906-1916 гг. публиковались в печати - «Гибель эскадренного броненосца «Бородино» 14 мая 1905 г.», «О гибели эскадренного броненосца «Ослябя» и его экипажа 14 мая 1905 г.», «Печальная годовщина» и др. Но архив, дневники и записи свидетельств матросов почти со всех кораблей эскадры были утрачены надолго, брат писателя в с. Матвеевском спрятал архив, скрывая его на всякий случай от полиции, а потом не смог разыскать. Лишь через пятнадцать лет сын уже умершего брата случайно нашел бесценный архив в старом улье. Началась работа над романом о Цусиме, создание которого автор считал делом своей жизни. Первое издание «Цусимы» вышло в 1932 г. Автор обратился через газеты ко всем участникам Цусимского боя с призывом предоставить ему свои воспоминания. Более трехсот цусимцев прислали свои дневники, воспоминания, фотографии, рисунки. В 1940-1941 гг. были написаны дополнительные главы.

В основе сюжета романа «Цусима» лежит конкретное историческое событие: поражение русского флота во время русско-японской войны. Но произведение перерастает свои сюжетные рамки, развертывает - общую картину России тех лет, вскрывает причины ее невзгод и бед. Новиков-Прибой - был не только писателем, он был также политиком, военным мыслителем, и он создал эпопею, «Цусима» как патриотическое произведение», раскры­вающее жизненные силы народа. Повествование ведется в основном от лица матроса Новикова; мы видим бездарность представителей командования и высших сфер, «представительных ничтожеств». Но на этом фоне тем более впечатляет героизм рядовых и лучших офицеров. Главные герои романа моряки -2-й Тихоокеанской эскадры, среди них машинист Цунаев, матрос Бабушкин, кочегар Бакланов, минер Дрозд и мн. др., дружески нарисован образ командира крейсера Родионова.

«Цусима» - главная книга Новикова-Прибоя, выдающийся вклад в русскую и мировую литературу. Только до войны «Цусима» переиздавалась не менее семи раз. От издания к изданию автор вносил дополнения и поправки в текст, основной считается четвертая редакция (1940). К 60-летию автора «Цусимы» в 1937 г. в советской печати было опубликовано более тридцати откликов. Новиков-Прибой стал всемирно известным писателем-маринистом, в дальнейшем «Цусима» была переведена на многие языки мира, отзывы на нее публиковались в журналах всех пяти континентов.

Во время Великой Отечественной войны писатель, уже далеко уйдя от своих молодых лет, просил принять его в народное ополчение. В годы войны написал ряд очерков и рассказов - «Перед лицом врага», «Русский матрос», «Морские орлы», «Моряки в бою». «Боевые традиции русских моряков», «Сила ненависти», «Родина», «Мсти, товарищ!» и др. Произведения Новикова-Прибоя шли на фронт, их печатали «Правда», «Лит. газета», «Красный флот», «Краснофлотец». Во время войны были изданы книги Новикова-Прибоя «Мор­ские рассказы», «Боевые традиции русских моряков», «Во имя долга». Первая часть нового романа Новикова-Прибоя «Капитан 1-го ранга» была опубликована в журнале «Знамя» в 1942 г. В образе главного героя соединены дореволюционная и послереволюционная эпохи русского флота. «Цусима» еще до войны вышла на сцену в театрах Москвы и Ленинграда. В 1958 г. была поставлена пьеса «Капитан 1-го ранга». Тогда же вышел на экраны страны одноименный художественный кинофильм.

В 1962 г. были опубликованы неизданные рассказы Н.-П. «Две песни» и «Свадьба»; в 1977 г.- очерк «Что и как читали матросы?». И. Рахилло, И.Арамилев, А. Коптелов и др. писатели опубликовали воспоминания о нем. С.Сартаков писал: «Море было его розовой детской мечтой. Море было его тяжкой матросской долей. Море было его суровым военным подвигом. Море стало его вдохновенным - и навсегда! - призванием литератора» (А. С. Новиков-Прибой в воспоминаниях современников. С. 6). Море дало ему и литературное имя, псевдоним - Прибой. Ныне по морям ходит корабль «Новиков-Прибой». В доме, где родился писатель, открыт музей.

Теперь немного подробнее о творческом капитале Новикова - Прибоя.

Писательский капитал-человек. Процесс накопления этого капитала неравномерен. Тут многое зависит от врожденных способностей писателя к накоплению и от приемов этого накопления, то есть: бросается ли писатель в поисках человека в жизнь очертя голову куда попало, или действует обдуманно, планомерно, нацеливаясь только на тех людей, которые требуют немного творческих усилий, или, наконец, он выуживает человека из книг других писателей (прием этот весьма спорный, им часто пользуются юные писатели).

Но вот наступает грозная буря войны и революции, когда «трогает жизнь, везде достает» (Гончаров), и человек властно врывается даже и к тем, кто его совсем не ищет, не только к писателю. Тогда обилие жизненного материала ломает полки писательских кладовых, наступает затруднение от богатства. Новиков-Прибой, по его же признанию, «ничего не писал во все годы мировой войны и первый год революции». Только в 1918 году в Сибири просыпается в нем творческая способность, и, потеряв веру в то, что найдется когда-нибудь его материал о Цусиме, он пишет теперь только этюды к своей большой картине.

Это совершенно ничего не значит, что кругом тайга и ни до какого теплого моря за три года не доскачешь. Он пишет о море. Он пишет «Море зовет», он пишет «Под южным небом» - поэмы, где главные действующие лица-матросы, одни из тех дюжих, бравых, молодых веселых людей, которых в числе двенадцати тысяч повезли когда-то на верную гибель. В рассказе «Под южным небом» матрос Петрован Силкин бежит с крейсера «Богатырь», стоящего в итальянских водах, а «Море зовет» - с явным налетом автобиографичности.

Непосредственно о Цусиме писал он в таких рассказах, как «Между жизнью и смертью», «Побежденные», «Певцы», «Две души», «Лишний» (хотя герой последнего рассказа - мукденец, а не цусимец).

Даже когда Новиков-Прибой писал свои большие повести: «Женщина в море» и «Ералашный рейс», он вспоминал, конечно, все тех же своих былых товарищей - матросов - цусимцев, он только ставил их в обстановку мирного времени, любовно выписывая их и в борьбе со стихией.

Однако трагедия Цусимы царит и над этими мирными как бы положениями, и в повесть «Женщина в море» попадает эпизод гибели судна, причем и само море горит около него, потому что горит на его волнах раз­лившаяся нефть; а в «Ералашном рейсе», так сказать варианте «Женщины в море», близость гибели, громоздясь на еще большую близость гибели, дает жуткие, хотя и вполне мыслимые картины. С ними соглашаешься, было ли это в действительности или нет - безразлично.

Цусима, ошеломившая некогда баталера Новикова и родившая его как писателя, дала ему способность к сильному жесту, к резким углам, колючим фабульным линиям и предельному драматизму положений. Сознательного беспардонного сочинительства ужасов ради вящего эпатирования читателя у него нет.

Повествование о том, как маленькая женщина, переодетая в мужской костюм, революционерка Наташа, едет на пароходе из царской России в Англию «по - темному», то есть в угольной яме парохода, начальство которого об этом не знает (и не должно знать, иначе выдаст ее русским властям),- это одна из самых сильных вещей Новикова-Прибоя. Безвыходность положения несчастной женщины в тропически жарком трюме, в котором нечем дышать, в котором при сильнейшей качке бросает ее на острые углы кусков каменного уг­ля, которые колют и режут ее худенькое тело, ее смерть в пути и, наконец, пиршество трюмных крыс на ее трупе, обглоданном за одну ночь до костей, -это сделано художественно смело, сильно и впечатлительно. Тут Новиков-Прибой как бы пробует себя, способен ли он будет со временем передать весь ужас Цусимского боя.

Но он пробует себя и на других подобных вещах, как будто совсем не имеющих отношения к Цусиме. Таков большой рассказ «Порченый», о том, как в родное село вернулся со службы гвардеец Петр Колдобин унтером и с большими для села деньгами, заработанными черносотенством в столице, как он сделался оплотом властей в селе, попутно пьянствовал и бахвалился своей силой, выдал и изувечил при аресте учителя, изувечил его жену, наконец и сам был убит ночью кем-то из молодых односельчан.

Это рассказ большой выразительности, и Цусима, то есть разгром на Дальнем Востоке в пятом году, всеми корнями своими гнездилась именно в подобных явлениях гнилости и произвола власти во всем государстве русском, как в большом селе. И чем, наконец, не адмирал Рожественский в миниатюре этот гвардеец Петр Колдобин?

Это свое знание жизни, приобретенное тогда же, когда он собирал материалы к будущей «Цусиме», Новиков-Прибой использовал еще раз в хорошо сработанной в 1926 году повести «Ухабы». Тут революционно настроенные матросы судят капитана 1-го ранга Виноградова.

Смена настроения передана в сцене суда над Виноградовым убедительно и красочно. Повесть эта явилась серьезным, значительным и хорошо выполненным этюдом к «Цусиме». Пусть куда-то пропал собранный с таким трудом материал о Цусиме, все равно Цусима, не тускнея, горит в мозгу, она прошла, ничего не потеряв из своей яркости, через огонь мировой войны и войны гражданской.

Возможно, что для этого большого этюда к «Цусиме» писатель пользовался рассказами матросов о событиях, описанных в «Ухабах»: это нисколько не мешает сути дела, а суть эта состоит в том, что писатель-художник проходит по жизни, схватывая типичное не только в том, что он видит и слышит. Его орудие производства-человек, притом не только человек-современник. Сопоставляя и комбинируя свои наблюдения, он полный хозяин своего материала. Куда бы ни перенес он его, в какой бы обстановке ни выявил, один только закон над ним - закон художественной правды.

Когда мы слышим слово «Гамлет», мы представляем Гамлета, датского принца, созданного Шекспиром, драматургом английским, а не того, более вероятного Гамлета, о котором повествует датский летописец XII века Самсон Грамматик, и даже не того Гамлета, который изображен на основе этой саги французом Бельфорэ, хотя его работа, переведенная на английский язык, и послужила Шекспиру материалом для «Трагической истории Гамлета, принца датского».

Отталкиваясь от давно, но ослепительно пережитого, Новиков-Прибой долгие годы писал свои этюды к основному труду и делу жизни, к «Цусиме», так же точно, как современник Гоголя художник Александр Иванов писал всю свою жизнь единственную картину «Явление Христа народу», делая бесчисленные этюды к ней одной или работая над смежными с основным мотивами. И как Александр Иванов остался в русской живописи автором одной только картины, причем этюды к ней и все побочные работы, связанные с нею, являются крупнейшим вкладом в искусство, так и Новиков-Прибой представляет собой, по существу, автора одной только книги - «Цусима», так как только она одна осмысливает все его творчество и из простого бы­тописателя среды моряков возводит его в ранг крупных писателей.

Хочется спросить: а получился ли бы из Новикова писатель такого масштаба, каким он является теперь, если бы он не был обожжен Цусимой. С полной уверенностью можно ответить: «Ни в коем случае!.. Из него мог бы выйти автор морских рассказов, вполне случайных по темам и незначительных по художественным достоинствам, и только».

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые...

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир...

Новикову-Прибою была дана новая тема и дан был новый человеческий материал, редко появлявшийся до него на страницах русских художественных произведений. Матрос Новиков-Прибой впервые густой толпой провел своих товарищей перед русским читателем.

Кто живал в таких приморских городах, как Кронштадт, Севастополь, Владивосток, на улицы которых, совершенно их заполняя, высыпают широкие, короткошеие, плотнощекие матросы, может ярко представить, какую тесноту в нашей литературе произвел Новиков-Прибой, выпустив на ее страницы толпы этого грузного, шагающего в ногу народа, привыкшего объясняться на своем образном языке, густо пропитанном морскою солью.

У автора есть автобиографический рассказ «Судьба». Богомольная мать будущего цусимца готовила его в монахи и шла с ним определять его в мона­стырские служки. Но на дороге попался им веселый матрос, поразивший воображение мальчика своими рассказами о матросской жизни, и эта встреча, совершенно непредвиденная и случайная, решила всю будущую судьбу деревенского мальчугана: на двадцать втором году Новиков по своей охоте поступает на службу не в сухопутную часть, а во флот. Так матрос, неизвестно как очутившийся в тамбовских лесах, впервые толкнул Новикова-Прибоя к его теме, подобно орлам и другим вещунам, крылатым и бескрылым, которые в легендах о героях обыкновенно предвещают им грядущий их путь к победе.

Даже при беглом чтении рассказов и повестей Новикова-Прибоя заметно, как совершенствуется его язык и как овладевает автор развитием фабулы, переходя от небольших по объему вещей к таким повестям, как «Женщина в море», «Ералашный рейс», «Подводники», «Ухабы», «Соленая купель».

«Подводники» и «Соленая купель» посвящены эпизодам из мировой войны, и если в «Подводниках» действуют русские матросы и офицеры, то в «Соленой купели» Новиков-Прибой отважился взять иностранное судно и моряков-иностранцев, а центральной фигурой повести, названной, по-видимому, за большой объем романом, сделал аргентинского аббата Лутатини, обманом завербованного в матросы.

И в «Подводниках» и в «Соленой купели» выводится уже другая война, начавшаяся через девять лет после Цусимского боя, но разве эта война по самой сути своей во многом разнилась от русско-японской, кроме того, что участников войны было гораздо больше, размеры ее гораздо грандиознее и средства истребления людей гораздо богаче?

Суть войны этой, как всякой империалистической войны, осталась прежней, и Новиков-Прибой пишет обе эти вещи как самые большие этюды все к той же «Цусиме», несмотря на то что материалы, собранные в Японии, исчезли бесследно в родном селе. Важно было дотянуться до своей основной темы вплотную, созреть художественно для работы над ней, и, одна дополняя другую, именно этой цели служат обе названные вещи. Они написаны в разных манерах.

Бросками, пятнами, капризными мазками, очень импрессионистично сработаны «Подводники», но благодаря отсутствию лишних эпизодов в ней ярче видны отблески Цусимского боя в памяти автора, когда он писал эту вещь. Тут очень много лиризма и динамики, тут почти на каждой странице бой: то с германскими судами и бомбовозами в море, во время рейсов на субмарине «Мурена», то на суше за обладание швейкой Полиной, то словесные бои с радистом Зобовым, то перестрелка внутри субмарины, вследствие которой из сорока человек ее экипажа осталось в живых только девять, то, наконец, последний бой, данный холодному, огромному морю, приковавшему «Мурену» ко дну, - бой, окончившийся победой моряков над стихией, - каким-то, правда, малопонятным для неспециалистов способом они выбрались из своей могилы на поверхность.

Лиризм и приподнятый стиль повести гармонируют с необыкновенностью эпизодов, из которых она составлена, а язык ее, богатый и непосредственной эмоциональностью, с одной стороны, и книжными штампа­ми- с другой, все же прекрасно передает внутренний мир молодого матроса, от лица которого ведется рассказ. Обращает на себя внимание и надолго запоми­нается, между прочим, очень яркая с чисто художественной стороны деталь: смытые с палубы потопленного «Муреной» германского парохода быки плывут, мычащие, непонимающие, ошеломленные, за медленно уходящей подводной лодкой в тщетной надежде догнать ее в безбрежном водном пространстве.

«Соленая купель», законченная точно по какой-то внутренней команде как раз перед началом работы над «Цусимой», является для нашего автора пробой сил на сравнительно большой вещи. Задуман этот роман вполне оригинально. Получивший в младенчестве крещение в купели пресной, христианской, став сам католическим священником в Буэнос-Айресе, молодой аргентинец Лутатини в день опубликования в местных газетах известий о революции 1917 года в России идет прогуляться по улицам и нечаянно попадает в район, где крепко обосновались портовые вертепы. Он завернул в кабачок «Радость моряков» с исключительной целью показать в проповеди весь ужас жизни этих грубых, диких людей-матросов и указать им путь, ведущий к небу.

Но чтобы говорить с ними, надо было пристать к их пьющей компании. В результате молодой мечтатель напился до бесчувствия, подписал подсунутый ему контракт и прямо из кабака в бессознательном состоянии был перевезен на огромный океанский пароход «Орион» в качестве завербованного матроса. Этот прием авантюрных романов нужен Новикову-Прибою не для целей легкого вагонного чтива. «Орион» уходит к берегам Европы с грузом военных припасов для Франции, но с бумагами на Барселону, куда якобы везет зерно, и под нейтральным аргентинским флагом, хотя ни пароход, ни груз не аргентинские.

Интерес и этого романа, как и всех других этюдов к «Цусиме», в разных, очень красочных положениях борьбы. Во время урагана в океане для Лутатини ненавистный и постылый раньше «Орион», каторжная тюрьма, становится дорогим, как самый близкий друг. Только не поломалась бы машина, не оторвало бы руль, не лопнул бы штуртрос. В минуты затишья матросы шутят: «Какие грехи могут считаться за нашим братом? Все смоем в соленой купели». А Лутатини уже не сердился на них, - все они были славные ребята. Перед пастью ревущей смерти им нельзя было не стоять друг за друга. Каждая пара рук, вовремя пущенная в дело, могла спасти от гибели все судно.

«Работая вместе с другими во время бури, Лутатини робко оглядывался кругом. Какая разительная перемена произошла в его жизни. На берегу, он привык к медлительным движениям, к сладчайшим молитвам, к задушевному пению под звуки органа. Вся его деятельность протекала тихо и безмятежно и была направлена к тому, чтобы творить дела милосердия. Но кому это нужно было здесь, где все кругом кипело, вздымалось, бесновалось и ревело?»

Цусима в миниатюре. Цусима в прообразе. Цусима в воспоминании. Разъяренная стихия океана так же, как и Цусима, грозит гибелью, и на изображении таких гибелью грозящих моментов неоднократно пробует свой резец будущий автор «Цусимы».

Он, не стесняясь, прибегает к явно приключенческим приемам рассказа: смытый, например, огромной волною с палубы «Ориона», Лутатини другою волной выбрасывается под сектор запасного руля для того, конечно, чтобы не оборвалась некстати длинная цепь его приключений, чтобы перерождение его довести до необходимого конца.

Вот уже после пережитых испытаний, когда жизнь потрясла его беспощадной правдой, «он спрашивал себя: что он вещал людям своими проповедями? Стыд и злоба давили его сердце, и мысль сурово выносила приговор: «Ты проповедовал, чтобы нищие вешали свои надежды на бога, как вешают на крючок свои грязные лохмотья... Эх, ты...». В романе выведен капитан Кент, всемогущий и грозный на «Орионе», но в то же время плохо знающий свое дело, жестокий к подчиненным, очень сильный физически, но приседающий от страха при встрече с немецкой субмариной. В некоторых деталях обрисовки этого командира судна уже чувствуется намек на будущую обрисовку командующего 2-й Тихоокеанской эскадрой адмирала Рожественского. И также был взят он в плен.

А Лутатини после встречи с немецкой субмариной, взорвавшей «Орион», очутился в шлюпке среди океана, и, изнывая на третий день пути от жажды, он «помутившимися глазами смотрел на бочонок пресной воды, ожидая своей порции. Кроме этой живительной влаги, для него ничего теперь не существовало: ни морали, ни чести, ни храмов, ни папы римского, ни совести, ни бога, ни мадонны. Все великие слова, когда-то приводившие его в трепет, здесь стали пустыми и ненужными...».

Сильное впечатление производит на него действительно страшная картина плавающих на пробковых кругах трупов погибшего экипажа, может быть, тою же германской субмариной взорванного за несколько дней парохода. Трупы, уже в состоянии разложения, колышутся на воде, точно плывут живые улыбающиеся люди, так как зубы у трупов оскалены. С ними играют и уносят их в глубину акулы...

А когда Лутатини, как и его оставшихся в живых товарищей, спасает наконец французский истребитель и передает спасенных голландскому пароходу, отмучившийся бывший священник говорит матросам погибшего «Ориона»:

«-Между вами и мной никакой разницы нет. Я буду поступать так же, как и вы».

И вместе со всеми, получив за свои ценные вещи, якобы пропившие на «Орионе», деньги в аргентинском консульстве Роттердама, он идет в притон, где торгует вином и живым товаром голландка с распятием на груди, и в этом притоне он говорит с подъемом проститутке Сайте:

«-Что такое наша планета? Разве это не сплошной разбойничий вертеп? Бьют рожи, насилуют, грабят друг друга и тут же торгуют всем - честью, святыней, любовью...»

На что практичная Санта отвечает:

«- Не нужно расстраиваться... Лучше скажите, вы на время или на ночь останетесь?»

Себастьян Лутатини перерождается. Он уже не станет больше морочить людей, он не будет больше священником, - к такому концу приводит читателя автор «Соленой купели». Но имеет в виду он купель не Атлантического океана, а Цусимского пролива, «соленую купель» России, которая если и не совсем переродилась, то стала прочно на пути перерождения именно после Цусимы.