Театральный авангард В.Э. Мейерхольда

Содержание

1. Введение.

2. Город Мейерхольда – и мой город.

3. С чего все начиналось.

4. Москва – судьбоносные встречи.

5. «Дама с камелиями».

6. Заключение.

7. Литература.

«…Я люблю ваш нескладный развалец,
Жадной проседи взбитую прядь.
Если даже вы в это выигрались,
Ваша правда, так надо играть.
Так играл пред землей молодою
Одаренный один режиссер,
Что носился как дух над водою,
И ребро сокрушенное тер…»

Б.Пастернак «МЕЙЕРХОЛЬДАМ».

I. Введение.

Что тот час придет к вам на ум, когда вы услышите название города «Пенза»? Несомненно, непоколебимый имидж российской провинции мешает какому-либо творческому полету мысли, и представления об этом довольно любопытном городе у туристов быстро иссякают. Раньше, приезжая в крупнейшие города нашей необъятной родины порой устаешь объяснять своим случайным знакомым, где находится город, в котором я живу. Но стоит только заговорить о знаменитейших людях не только России, но и всего мира, которые являются выходцами из Пензы, представление о неприметном провинциальном городишке рассеиваются сами собой и на смену ему приходит неподдельный интерес и большое уважение к городку, который еще раньше был «невидимкой»…

Богатое культурное наследие нашей страны известно каждому. Россия – это удивительно творческая страна. Каждый уголок ее дышит и живет старинной культурой давно прожитых столетий. В каждом из городов сохранились потрясающие культурные памятники, которые просто не могут оставить нас равнодушными! И, конечно же, следы XIX века – золотого века русской литературы и живописи – прослеживаются почти в каждом, даже самом отдаленном крае нашей страны. Однако особенно надо отметить именно Пензу! Стоит только узнать, каких знаменитых людей она подарила миру! Среди них: поэт Лермонтов, историк Ключевский, критик Белинский, восхитительные писатели Куприн и Салтыков-Щедрин, и, конечно же, одаренный режиссер, один из основателей советского театра, гений театрального авангарда - Всеволод Эмильевич Мейерхольд! Разумеется, каждый их них по-своему чрезвычайно интересен! Каждый впоследствии был признан, а что самое главное для творца, понят своей страной и своим народом. Каждый из них оставил после себя огромное культурное наследие, без которого наша жизнь не была бы столь насыщенной и яркой. Каждый из этих гениальных людей любим, каждый…, но свой рассказ я хочу посвятить Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду. С именем этого человека связанны почти все мои наилучшие представления о театре. Благодаря нему, а точнее благодаря неординарности его театральных постановок, театр стал для меня любимым местом своего время препровождения. Ну, и, разумеется, тот факт, что один из самых гениальных режиссеров жил и учился в моем родном городе – Пензе, не может не привлекать к нему еще больший интерес. В одном я уверенна точно – гениями не рождаются, ими действительно становятся! Нет, не каждый, как вы уже успели подумать! Разумеется, для того, чтобы воспитать в себе гения требуется определенная доля таланта, наверняка не малая! Ну, и усердия, конечно же! Но уже сама мысль о том, что гениальность можно развить направляет наши размышления все в новые и новые русла! Что же помогло Мейерхольду в его нелегком творческом пути? И как же на самом деле развивался этот самый путь становления от пензенского мальчишки до гения? Да и как вообще, довольно заурядная, по мнению многих, обстановка такого города как Пенза позволила развить этот талант? Помогал ли кто-нибудь Всеволоду Эмильевичу в его творческих начинаниях или же это была дорога творчества, по которой ему пришлось, за редкими исключениями, двигаться в одиночестве? Думаю, что эти и еще многие другие вопросы и, по сей день, не дают покоя настоящим ценителям искусства и творчества этого удивительного человека! Ведь, театральный авангард можно не любить, но нельзя не признавать гениальности его создателя!

II. Город Мейерхольда – и мой город.

Что может быть хуже поздней осени? Когда листва уже почти полностью слетела с деревьев, и теперь они угрюмо стоят вдоль дорог. Ведь, как известно, город, даже не самый большой, едва ли может похвастаться большим количеством живых насаждений…

Итак, Пенза. Поздняя осень.… Вся природа будто предчувствуя скорую зиму, постепенно увядает у нас на глазах. Недавнее, светлое небо, сейчас, практически полностью обволакивают темные тучи, дует неприятный, знойный ветер. Случайные прохожие, стараясь как можно быстрее сбежать от слякоти и суеты засыпающего города, торопятся вернуться в свои дома. И как ни странно я не сильно отличаюсь от них! Спеша домой, чтобы скорее покинуть эту обстановку вечного сна и увядания, я не замечаю ничего вокруг. Но все же, по дороге домой кое-что заставляет меня остановиться, забыть все то, что еще недавно так заботило и тревожило меня. Я стою напротив музея имени Всеволода Эмильевича Мейерхольда, гениального режиссера и родоначальника авангардизма в театре. Разумеется, нет ни одного образованного человека в России, который ничего не слышал об этом удивительном человеке! Невольно вспоминается стихотворение Александра Гладкого:

Я знал его слухом и зрением.

Ладонью тепло его знал.

Я помню миров сотворение,

Вместившееся в зал.

Просторный, как жизнь, просцениум.

Софитов таинственный свет.

Здесь жерла на Марс нацелены

И миру спасения нет.

Здесь, сдавленный духотищею,

Вонищею шуб и риз,

Порфиру на рясу нищего

Монаха менял Борис.

Менял, как меняют рукопись

На сцены прекрасный звон

На улице Горького в Бруклине

И в «Глобусах» всех времен…

В зубах с папиросой стаивал,

Рукой отбивая ритм…

Не он, а его ставили,

Как ставят векам на вид.

В зубах с папиросой потухшею,

Забытой, как мы себя

В том зале забыли, слушая

Стон хора и стук гвоздя…

Предсмертное пострижение,

С Дантесом дуэль иль суд, -

Простите за выражение,-

Хрена ли, как это зовут?

В какие бетонные бункеры

Ушел, откурив, навек,

Как самый тот камер-юнкер,

Упавший на алый снег…

Но разве это не чудно,

К бессмертию через смерть?

Стать гением вовсе не трудно,

Достаточно быть и сметь.

Стоя напротив дома, в котором когда-то он рос и учился, начинаешь невольно терять счет времени! Оно как будто бы и не имеет значения в этом мире! И уже не замечаешь ничего: ни плохой погоды, недавно так вгонявшей тебя в скуку и какую-то непонятную тоску, ни серой обстановки самого города, не торопящихся куда-то людей. Все пространство мыслей в этот момент направленно именно на воспоминания о человеке, о гении, жизнь которого еще совсем недавно кипела в стенах этого дома….

III. С чего все начиналось.

Каменное здание Пензенского театра отапливали голландскими печами, и к концу спектаклей в нем бывало непереносимо душно. Коптели и мигали керосиновые лампы. В антрактах оркестр играл вальсы и марши. На галерее гимназисты прятались от надзирателей. Венки, букеты, подношения по подписным листам. Волнения и споры из-за бенефисов особенно популярной актрисе было подано более двухсот букетов. В этой наэлектризованной восторженным энтузиазмом атмосфере, где актрисы и актеры казались особыми существами, стоявшими выше обыкновенных людей, сверхъестественными посланцами муз в мире обыденности и прозы, мальчик Мейерхольд впервые встретился с искусством, которому он отдал всю свою жизнь и которое изменил, как никто другой.

Все русские города издавна делились на «театральные» и «нетеатральные», то есть на города, где актеры были сыты и где они жили впроголодь. По туманной, но безошибочной классификации антрепренеров, старый губернский город Пенза, в котором некогда дотла проигрался Иван Александрович Хлестаков, из чего проистекали прочие достопамятные происшествия, всегда считался городом «театральным», и актеры ехали в него охотно.

Вероятно, маленький Мейерхольд слышал дома разговоры о театре еще до того, как впервые попал в театральный зал, где его родители ежегодно абонировали ложу.

Пензенские театралы охотно приглашали на обеды и ужины любимых актеров, особенно приезжих гастролеров. Мейерхольд всю жизнь сохранял старомодную фотографию В.П. Долматова с автографом, подаренную его отцу.

Родители его не были пензенскими уроженцами и обосновались здесь случайно, но он сам всегда чувствовал себя коренным пензяком, тянулся к землякам, и не было лучшего способа заинтересовать его новым человеком, чем намекнуть, что он имеет какое-то отношение к Пензе.

Одну из подобных сценок я считаю очень занимательной. Телефонный звонок. Подходит кто-то из домашних.

- Всеволод Эмильевич, вас…

- Скажите, что я занят.

- Очень просят подойти. Важнейшее дело!

- Скажите, что я занят еще более важным.

- Всеволод Эмильевич, очень просят…

- Я сказал, не пойду! Я болен. Я меряю температуру. Мне ставят клизму, наконец!

- Всеволод Эмильевич, это от Керженцева…

- Хотя бы от Иисуса Христа! Ну как вы не понимаете: я занят!

- Всеволод Эмильевич, он из Пензы…

Пауза и громовое:

- А что же вы мне сразу не сказали? Иду, иду!..

Всеволод Эмильевич Мейерхольд родился 10 февраля 1847 года. В его жилах текла смешенная кровь: отец был выходцем из Германии, наполовину французом, мать – рижская немка. При рождении, по лютеранскому обычаю, он получил три имени: Карл Теодор Казимир, и только когда ему исполнился двадцать один год, и он крестился по православным обычаям, (это было вопросом не веры, а юридических прав), взял себе имя Всеволод, в честь одного из любимейших писателей своего поколения, Всеволода Гаршина. Таким образом, он оказался одним из немногих людей, которые сами выбрали себе имя. Это можно счесть как бы предзнаменованием судьбы: все в жизни он всегда выбирал сам, существование по инерции было противопоказано его характеру.

Длинными, зимними вечерами юный Мейерхольд вместе с братьями играл в домашний театр. Когда мать, Альвина Даниловна, стала брать детей в свою ложу на спектакли настоящего театра, дома после разыгрывались импровизационные фантазии на темы виденного. И авторство, и режиссура, и исполнение сливались воедино. В дверях смежных комнат вешалась материнская шаль, изображавшая занавес: с одной стороны подразумевалась сцена, с другой – зрительный зал.

Тогдашняя, провинциальная жизнь была широкой, привольной, щедрой. И мальчики на всю жизнь запомнили рыбную ловлю на Суре; большое пчеловодство, руководимое гимназическим учителем греческого языка; жирный чернозем, хлеб на полях, яблоневые сады, караульщика – николаевского солдата Михеича с рассказами о разбойниках; болтовню со швеями, приходящими в дом шить приданое сестрам, их песни о роковых страстях и жалостной женской доле; тайные посещения и переодевание в их платье (чтобы не узнали и не сказали родителям) и многое другое…

Провинциальное воспитание юного Мейерхольда обогатило его память картинами и образами еще одной, постепенно исчезающей стороны старого российского быта. Каждый год на Базарной площади во время традиционной ярмарки разбивал свои палатки и цветные дощатые домики пестрый городок каруселей, лотерей, странствующего зверинца и цирка. Стоит только выйти из ворот – и сразу очутишься в шумной толпе ярмарочных зевак: солдат, мужиков, ремесленников, мастеровых, краснощеких мещанок с окраинных улиц, дворовых мальчишек, нищих. Никакие домашние запреты не помогали, и братья часами плутали в этом крикливом и веселом лабиринте. Мейерхольд навсегда запомнил балаганных зазывальщиков, выскакивающих на балконы с барабанами, бубнами и медными тарелками; шутов с площадными остротами; больших, с человеческий рост, марионеток, разыгрывавших старинную трогательную историю любви и смерти; китайцев, жонглировавших ножами; шарманщиков с попугаями, вытаскивающими «счастье»; немого калмыка с ручной змеей в мешке…

К началу 1890 года общекультурный уровень русской провинции в слоях соприкасавшихся с интеллигенцией был достаточно высок. Конечно, как у Симбирска, и у Самары, и у Казани, и у Нижнего Новгорода, у Пензы было свое собственное социально-общественное лицо, свой особенный, присущей именно данному городу быт. Но везде была смелая, жадная к знаниям, ищущая «правды» молодежь. Повсюду «народники» дискутировали с «марксистами», повсюду увлекались «толстовством», спорили о «Крейцеровой сонате» и осуждали «философию малых дел». Во всяком случае, прожив до двадцати одного года почти безвыездно в провинции, молодой Мейерхольд, оказавшись в Москве, и в столичной университетской среде и среди учащихся Филармонии отнюдь не производил впечатление наивного и отсталого провинциала.

Первый театральный опыт Мейерхольда, как актера и помощника режиссера произошел в феврале 1892 года. На улице Московской в доме Медведевой прошла премьера любительского спектакля «Горе от ума». Спектакль прошел с большим успехом. В «Пензенских губернских ведомостях» появилась рецензия, в которой отмечалось удачное распределение ролей и прекрасный ансамбль молодых актеров. Но Мейерхольд еще не мечтает о профессиональной сцене. Его мечта – это независимость, книги, товарищеские кружки и театр, театр, театр…

Огромное впечатление произвели на него гастроли в Пензе молодого актера Россова. Он играл в «Гамлете», «Отелло» и «Дон Карлосе», и семнадцатилетний гимназист не пропустил ни одного спектакля. Именно с этого времени началось увлечение Мейерхольда пьесой Шекспира «Гамлет», «лучшей пьесой в мире, в которой есть все», как он говорил, и мечту о постановке которой пронес через всю жизнь.

В эти же годы Мейерхольд видел на сцене пензенского театра и знаменитого Андреева-Бурлака, и прославленного Киселевского, и сочного комика Жуковского и превосходного исполнителя роли Осипа в «Ревизоре» Виноградского, и популярного провинциального Ленского, который с виртуозным разнообразием исполнял и Арбенина в «Маскараде», и Адоша в водевиле с пением «Женское любопытство». Вероятно, не случайно перечень самых ярких театральных впечатлений юноши Мейерхольда почти совпадают со списком его зрелых режиссерских работ. Из той туманной дали 80-х и 90-х годов, из наивного провинциального театра тянулись ниточки к будущим замыслам. Праздничность, музыкальность, подчеркнутая зрелищность спектаклей Мейерхольда зрелой поры его режиссуры, быть может, ведет начало от первого восприятия им театра: провинциально-наивного, но не будничного, яркого, романтичного.

IV. Москва – судьбоносные встречи.

В августе 1895 года Мейерхольд покидает родную Пензу и приезжает в Москву. Первым делом он бросается в кассу Малого театра и берет билет на «Последнюю жертву» с участием Ермоловой. Через три дня он снова в Малом театре на «Горе от ума». Он еще не думает о режиссуре, но непроизвольно формирует свои впечатления как схему режиссерского замысла. Анализируя увиденное , он уже мыслит как режиссер.

В январе 1896 года Мейерхольд впервые попадает в Охотничий клуб, где раз в неделю играет труппа любителей, возглавляемая уже известным любителем-актером и режиссером К.С.Станиславским. Это была первая встреча – пока еще через линию рампы – с человеком, оказавшим на него самое большое влияние в жизни: с будущим учителем, другом, антагонистом, антиподом, соратником, товарищем…

Впереди еще годы обучения на драматическом отделении Филармонии у самого В.И. Немировича-Данченко, совместная работа с выдающимися режиссерами современности Станиславским и Немировичем-Данченко в стенах Художественного театра и полный разрыв с прошлым в 1902 году с целью дальнейших поисков своего современного театра. Вплоть до событий ноября 1917 года, Мейерхольд находится в состоянии поиска, экспериментирует в создании новых, более выразительных форм сценического искусства.

Принимать или не принимать революцию 1917 года для Мейерхольда, как и для поэта Владимира Маяковского, двух будущих жертв этой революции, такого вопроса не было. Оба двинулись навстречу манящей новизне. Вчерашнее эстетическое бунтарство получало новую перспективу. Мейерхольд вел «красногвардейские атаки» на старое искусство, провозглашал гражданскую войну в театре, затевал с разной долей успеха образцово-показательные представления на сцене обычного театра и на вольном воздухе. Он сжигал, чему поклонялся, поклонялся тому, что сжигал. Как всегда размашисто. Как во всем, безоглядно. Тогда таким запалом открывателя и ниспровергателя в театре обладал он один. А в поэзии – Маяковский. Старье сдавалось на слом, чтоб утверждать новое.

Не случайно возник замысел постановки на сцене Театра музыкальной драмы «Мистерии- буфф» по произведению Владимира Маяковского. Утверждая революцию в жизни и театре, Мейерхольд и Маяковский сводили счеты с прошлым, в том числе и со своим собственным прошлым, напрочь перечеркивали его. Спектакль имел для них обоих поворотное значение. Об этом прямо говорилось в прологе:

Там,

в гардеробах театров

блестки оперных этуалей

да плащ мефистофельский-

все, что есть там!

Старый портной не для наших старался талий.

Что ж,

неуклюжая пусть одежа –

да наша.

Нам место!

Сегодня

над пылью театров

наш загорится девиз:

«Все заново!»

Стой и дивись!

Занавес!

Пролог «Мистерии-буфф» звучал как прокламация возводимого театра. Переворот в жизни неизбежно влечет за собой переворот в искусстве,- провозгласить это было необходимо художникам обновляющего мира.

В космических масштабах зрелища, охватившего Землю и Небо, Ад и Рай, отзывался пафос перемен. К грядущей новизне и было обращено «героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи»,- как определял поэт жанровые приметы своей пьесы. Воспевались правда и красота нового мира нечистых, славился человек труда. На позор и потеху выставлялся мир угнетателей - чистых, с его демагогией, с его ханжеством и т.п.

Низкое стало высоким, высокое – низким и в плане эстетических оценок. Сместилось прежде принятое распределение ролей. Осмеянные у вчерашнего племени персонажи площадных буффонад взбирались на высоты мистерии, - а чтоб утвердить свое, завтрашнее, ниспровергали всяких там Львов Толстых и Жан-Жаков Руссо. Былая святость ныне осквернялась кощунством; а то, что считалось кощунственным вчера, поэтизировалось сегодня. Навстречу новым героям шли новые понятия о прекрасном, как те вещи, которые в финальной сцене, освобожденные, «вылезали из витрин» и, под предводительством хлеба и соли, сами охотно отдавали себя победившим людям труда. Такова была система образов пьесы.

Не замазывая угловатых неровностей пьесы, а, заостряя вызывающе дерзкое в ней, постановщик придал ей черты плакатного политического обозрения, уличной эстрады, с выбегами персонажей на подмостки из зала, с игрой актеров в публике. Вот когда Мейерхольду сослужили службу его прежние эксперименты в сфере старинной итальянской комедии масок, его увлечение балаганом. Именно с «Мистерии-буфф» начался путь Мейерхольда от условного театра к театру эпической трагедии.

Немного позже, в 1920 году, по инициативе Мейерхольда был создан Театр РСФСР-1. В репертуар театра, наряду с «Мистерией-буфф» Маяковского, входили: «Зори» Верхарна, «Гамлет» Шекспира, «Екатерина Великая» Бернарда Шоу. Мейерхольд думал о «Зорях» работая еще в театре Веры Комиссаржевской. Но воплотить свои планы в жизнь смог лишь в 1921 году. Передать а «Зорях» героику революции – такова была первая задача. Но имелась и другая далеко идущая мысль. Мейерхольд строил типовой спектакль-митинг, созвучный эпохе «военного коммунизма». К тому же это была попытка изгнать из театра литературу, переделывая пьесу и приспосабливая текст к текущему дню. Спектакль вызвал бурю негодования одних критиков и полное одобрение других. Луначарский дал итоговую оценку спектакля, его исторической роли в театральном процессе. Он писал в 1922 году, что «Зори», хотя и «были неудачно переделаны, все же явились настоящей зарей революционного театра». Для Мейерхольда «Зори», вместе с «Мистерией-буфф», обозначали поворот на его пути искателя.

продолжение